Мошенники, которые действовали по-крупному, с размахом, вызывали у Майстера Франца куда большее возмущение, особенно если жертвами наглого обмана становились люди благородного происхождения, как в случае с фальшивомонетчиком Габриэлем Вольфом и охотницей за сокровищами Элизабет Аурхольтин. Хотя эти мошенники тщательно избегали насилия, но их действия были настолько виртуозными и просчитанными, что по уровню злонамеренности они превосходили большинство воров. Еще больше усугубляла положение мошенников в глазах палача их лживость. Анна Домиририн, «которая часто лежала в чумном доме», тем не менее «намеренно обманула людей гаданием и поиском сокровищ» и, таким образом, заслужила большую порку, хотя «она не могла ходить; ее вели под руки два пристава». Маргарита Шрайнерин, «старая ведьма около 60 лет, также обманывала людей здесь и там, утверждая, что она унаследовала большое состояние», и многократно завещала благородным людям по всему городу в обмен на еду, питье и небольшие суммы (которые она обещала вскоре вернуть). Несмотря на преклонный возраст и плохое здоровье, ей «выжгли по клейму на обеих щеках как обманщице». Майстер Франц и его начальство не проявили снисхождения даже к Кунраду Крафту, давнему секретарю суда, чьи многолетние подлоги и растраты в итоге стоили ему жизни[352].

Каким бы ни был мотив или характер преступления, у каждого преступника должна оставаться надежда – таково было понимание справедливости Майстером Францем. Будучи верующим лютеранином, он полагал, что мир является глубоко порочным местом, в котором все мужчины и женщины неоднократно в течение своей жизни поддаются греху. Да, кто-то совершает более серьезные проступки, чем другие, но сутью христианства для Франца была благая весть о Божественном прощении, даруемом всем, кто его ищет. Не следует путать это понимание с реабилитацией в современном, светском смысле – в конце концов, лютеране XVI века считали, что разрушительные последствия первородного греха воздействовали даже на верных христиан. Шмидт и его коллеги, как члены магистрата, так и капелланы, ожидали от осужденных преступников одного – признания вины и подчинения власти Бога и государства. В свою очередь, как мирские, так и религиозные судьи обещали отпущение грехов, а значит, искупление.

По этой причине в представлениях людей раннего Нового времени понятие «милосердие» могло быть эквивалентно понятию «наказание». Франц разделяет такой взгляд, используя слово «милосердие» в своем дневнике 93 раза – больше, чем «Бог» (16 раз) или «справедливость» (дважды). Слово «закон» он не употребляет ни разу. Практически каждое использование им этого слова относится к смягчению уголовного наказания, посредством которого праведный палач решительно помогал бедным грешникам достичь небесного, а также земного искупления. Но предварительным условием для этого было подлинное раскаяние.

Для Майстера Франца было достаточно его видимых признаков. Он с одобрением отмечает, что убийца Михель Фогт «уже сбежал в лес, [но] вернулся обратно», а также что детоубийца Анна Фрайин, вор Ганс Хельмет и убийца Матиас Штерц добровольно сдались властям (Штерц и вовсе «был католиком, но принял лютеранство» перед казнью). Франц неоднократно отмечает в своем дневнике тех людей, что «покинули мир как христиане», особенно в старости[353]. И палач, и тюремные капелланы с энтузиазмом восприняли то, что раскаявшийся вор Ганс Дрехслер (он же Альпиец, он же Ганс Наемник) не только «узнал больше за последние три дня от капелланов и тюремщика, чем за всю свою жизнь», но и покинул мир подобающим образом, обратившись с эшафота ко всем зрителям своей казни: «Благословит вас Бог, и листья, и траву, и все, что я оставлю позади! Помолитесь Господу обо мне. А я сегодня буду молиться за вас в раю»[354].

Озлобленные заключенные, особенно жестокие разбойники, которые категорически «не хотели молиться», удостаивались презрения капелланов и палача[355]. Отвергнутый магистр Хагендорн не преминул заметить, что строптивый вор «пошел на виселицу [в яростной лихорадке], от которой он не выздоровел до тех пор, пока Майстер Франц не затянул целебное средство у него на шее»[356]. И капеллан Хагендорн, и Майстер Франц знали, что осужденные преступники частенько использовали духовные чаяния своих надзирателей, чтобы предотвратить неизбежное. После неоднократных проповедей 25-летнему вору украшений Якобу Фаберу магистр Хагендорн начинает сетовать на очевидную неискренность отчаявшегося человека и его упорное сопротивление:

Майстер Франц тоже не был особо толерантен к злоумышленникам, которые никак не хотели смириться со своим положением и отказывались демонстрировать должную покорность. Печально известный Георг Майер (он же Мозги)

Возможно, из-за таких притворных болезней Шмидт не проявлял особой симпатии и к бедным грешникам, осужденным из-за психических проблем, даже признавая очевидные симптомы, начиная от путаного бормотания на казни до явных психотических эпизодов[359]. Бывало, он искренне возмущался, когда осужденные преступники пытались переиграть систему в надежде на помилование или хотя бы отсрочку казни, как, например, в случае грабительницы Катерины Бюклин (она же Катрин Заика, она же Чужестранка), которую «должны были казнить 12 неделями ранее, но она получила отсрочку из-за беременности, которая оказалась ложной»; или Элизабет Пюффин, также признанная виновной в грабеже и покушении на убийство, которая «получила отсрочку 32 недели под предлогом беременности, – комитет присяжных женщин посетил ее 18 раз», прежде чем она в конце концов «была казнена мечом»[360].