он упал, мой ботинок врезался ему в лицо, опрокинув его на спину в снег. Он застонал, кровь хлынула из его носа.

— Если ты делаешь это со своей дочерью у меня на глазах, — прорычал я, — Я не хочу видеть, что ты делаешь с ней за закрытыми дверями.

— Я ничего не делаю с этой девушкой!

Он только что признал свою вину с двойным отрицанием. С каждой секундой я становился все более разъяренным.

Я опустился на корточки перед девушкой, которая сидела на коленях в снегу.

— Кто дал тебе яд?

Слезы текли по ее щекам, она бросила испуганный взгляд на своего отца, ища направление. Она боялась его даже сейчас, когда на горизонте маячила смерть. Абрам смотрел на нее жестокими глазами, держа руку на кровоточащем лице.

— Я… я сделала это одна, — пробормотала она.

— Видишь! Я говорил.

— Заткнись нахуй, — прорычал Альберт.

Сунув пистолет за пояс, я разорвал на девушке платье. Пуговицы упали на снег. Она всхлипывала, вероятно, в надежде, что ее изнасилуют до смерти. Отсутствие лифчика было не самым очевидным зрелищем. Множество старых и свежих синяков покрывали ее торс. Одно из ее ребер выглядело воспаленным, скорее всего сломанным, и следы укусов портили ее маленькие груди, некоторые достаточно глубокие, чтобы быть открытыми ранами.

Она могла быть причастна к отравлению, но, очевидно, у нее не было выбора. Будучи неудачником много-много лет назад в руках моей собственной матери, можно сказать, что у меня было слабое место в этой ситуации.

— Иди, — сказал я ей.

Ее глаза поднялись на мои, смущение внутри. Секунду она смотрела на меня, потом встала, одернула платье и побежала к дому.

— Какого черта? — прорычал Абрам. — Это ее рук дело!

Я поднялся во весь рост.

— Она шлюха! Лживая шлюха!

Я навел пистолет на голову Абрама.

— Подожди…

Он не успел закончить ту ложь, которую собирался извергнуть.

Один за другим три выстрела прорезали воздух, как нож.

Глава 28

Мила

Clinomania — чрезмерное желание остаться в постели.

Я думала, что Юлия плохая горничная, но это было до того, как она стала моей сиделкой. Она взбила подушку под моей головой, будто взбивала тесто, и потянула за прядь моих волос.

Бросив на нее обиженный взгляд, я отодвинулась.

— Спасибо, но с моей подушкой все в порядке.

Она подняла бровь, прежде чем скользнуть озорным взглядом в сторону, возясь с подносом с едой у моей кровати.

— Я не голодна, — сказала я.

Она проигнорировала меня и демонстративно добавила сахар в чай. Как будто я когда-нибудь снова буду пить чай.

Я пролежала в постели два дня, и с каждой секундой мне становилось все хуже. Единственное, что удерживало меня здесь было осознание того, что кто-то в этом доме ненавидит меня так сильно, что отравил. И потом, мои мысли пели, что я была ужасным человеком из-за того, что случилось с Адриком, и что я это заслужила.

Мой разум был ужасным местом.

Вчера Кирилл посчитал меня, как новенькую. Ронан, однако, не показывал своего лица с тех пор, как отнес меня в мою комнату и раздел догола. Я не знала, чего ожидать. Конечно, это не извинение за произошедшее. Но простое «рад видеть, что ты не умерла» было бы неплохо. Он даже не прислал мне женоненавистнической записки с угрозами поесть.

И снова мне показалось, что я не была частью его мыслей, в то время как он продолжал появляться в моем сознании, как игра в Whac-A — Mole — особенно после того, как он посмотрел мне в глаза и сказал, что его мать загнала его в реку, когда ему было восемь. Я сказала, что не сочувствую ему, но мне было тяжело, когда он бросил мне в лицо свое трагическое прошлое. Я молилась, чтобы Ронан не говорил о том, что он сирота, живущий на улице. В противном случае, я могу просто завязать волосы назад, готовясь к подписанию моей души.

Когда Юля поднесла ко рту ложку супа, я раздраженно отвернулась. Она взяла эту рутину ухода выше и выше только для того, чтобы раздражать меня. Я не была паралитиком. На самом деле, единственное, от чего я сейчас умру, это от ее внимания.

Ложка слегка накренилась — Юля, может, и старая дева, но руки у нее никогда не дрожали — и капля горячего супа пролилась мне на футболку. Я проворчала:

— Серьез…?

Слово было прервано тем, что она сунула ложку мне в рот.

Я выплюнула его с ядом. Она небрежно отодвинула ложку, снова наполняя ее. Я отбросила одеяло и спрыгнула с кровати, бросив на нее сердитый взгляд.

— Ты должна поесть, devushka.

— Я же сказала, что не голодна. И я больше не останусь в этой до смешного удобной кровати. Покажи мне направление в подземелье. Я буду жить там до конца моего пребывания.

Я была принцессой на горошине. Вот только горошина была тем извращенным унынием, которое меня чуть не убило, а потом быстро забыло о человеке, который заснял меня на секретную камеру и отправил видео моему отцу. Gen-Zs не узнал бы романтики, даже если бы их сбил автобус.

— Ты ведешь себя так, будто кто-то заставил тебя дуться не протяжении двух дней.

Я вовсе не дулась.

— Неужели ты станешь бродить по дому, где живет человек, который хочет тебя убить?

— Я преуспеваю во многих вещах, но Бог не создал меня кормилицей.

— Без шуток.

Ее глаза сузились.

— Я не хочу нянчиться с тобой, пока ты дуешься, поэтому говорю тебе, что люди, которые пытались убить тебя, мертвы.

Я судорожно сглотнула.

— Мертвы?

— Mertvy.[82] — взяв тарелку с супом, она сказала: — Мне пришлось смыть их мозги на дороге.

Потом она отхлебнула из ложки, как настоящая леди.

Кровь застыла в жилах, но мне удалось выдавить из себя:

— Мило.

Она пожала плечами.

— Это работа.

Я потерла руку, подавляя мурашки, которые поднялись, а также другое тревожное ощущение: легкость, безумное удовлетворение от того, что Ронан убил тех людей.

Как и все остальное, чувства в этом месте были отсталыми. Для меня было бы нормальным бороться с ними, заставлять их быть тем, кем они не были, но у части меня не было энергии. Другая часть меня, та, которую я заставляла носить узкую одежду и жаждать признания, больше не хотела быть нормальной.

Прикоснувшись к камню в ухе в форме сердце, которое другое было в руках Дьявола, я наконец поняла слова Джианны.