– Борис Сергеевич, спасибо вам, – поблагодарила Влада с великим запозданием. Выбираясь из машины, кивнула Саше. – Скажите, а когда… Когда я смогу увидеть Антона?

– Вы его уже один раз увидели! – фыркнул он. – В результате пришлось и вас вызволять из застенков. Как только ситуация прояснится, так и увидите.

– На свободе? – приложила она ладони к щекам в грязных разводах от слез.

– Надеюсь, что на свободе, – кивнул он и захлопнул дверь, отгораживаясь от ее вселенского горя.

Горе ведь, чего уж. Если она столько лет любила его, столько ждала, пока он обратит свой взор на нее. Не обратил, так она помогла, пускай и путем не совсем праведным. Только-только все стало налаживаться меж них, как говорили раньше, и тут – пропасть, пустота, одиночество. У него свое, у нее свое, а на двоих – так много, что не вымерить. Больно ей, конечно, больно.

Его ситуация ни в какое сравнение, конечно, с ее не идет, а все равно он ее понимает. И даже не представляет сейчас, как выйдет из машины. Хлопнет дверью, выслушает слова признательности, примет благодарственный взгляд. И уйдет. А она уедет. У нее же дома Денис, он тоже наверняка высшего сорта. И костюмов у него дюжина наверняка. И все любимые, тщательно отобранные, соответственно статусу, сортности. И рубашки у него если и мнутся, то совсем не так, как у него, а мягкими аристократическими складками, у каждой свое место и свой специфический залом.

Ах, да далось ему это все! Чего раскис?! Надеялся на что?!

– Все, я дальше сам доберусь, – вдруг раскапризничался он, велев остановиться неподалеку от стоянки такси. Полез из машины. Буркнул напоследок: – Всего вам доброго, Саша.

– Борис! – вдруг прозвучало ему в спину, когда он уже отошел метров на пять. – Борис, подождите!

Он оглянулся, понаблюдал за тем, как она бежит к нему. Помечтал немного о ерунде всякой. К примеру, подбежит, обнимет, что-нибудь скажет такое несбыточное.

Не обняла, конечно. Но подошла достаточно близко. Он даже ее дыхание чувствовал на своей щеке.

– Борис, спасибо вам огромное. – Ее темные глаза смотрели так, что казалось, видят всего его до последнего нерва, до самой последней его измученной мысли. – Вы так много делаете для нас. Возитесь с нами. Антон, он очень хороший. Вы это поймете. Так что не зря и…

– Да при чем тут Антон, Саша?! – не выдержал он, повысив голос. – Будто вы не понимаете, что я все это только из-за вас!

– Из-за меня? – Она попятилась. – И только?

– Нет, конечно, – признался он через силу. – Не нравилось мне это дело с самого начала. Все неправильно, непонятно как-то, необдуманно. А с другой стороны, все очень тщательно. И продолжил бы я расследование, конечно, продолжил бы, но…

– Но?

Ветер очень настырно сейчас трепал ее волосы, загораживая от него половину ее лица. А ему хотелось, очень хотелось видеть ее рот, нос, скулы с румянцем, нервно разбросанным по лицу. И коли уж она и так все про него понимала, ее глаза не могли врать, а он по ним все так именно и понял, то он вдруг обнаглел настолько, что заложил непослушные пряди ей за уши, взял ее лицо в свои ладони и… и поцеловал.

Он поцеловал Сашу!

Чужую женщину, которая была замужем за мужчиной самой высшей категории, он, простой смертный, взял и поцеловал! Фигурантку, проходившую по делу с двойным, а то может оказаться, что и с тройным убийством, свидетельницей, которая к тому же на первых порах еще и лгала ему, он взял и поцеловал.

И нарушил сразу бог знает сколько заповедей и моральных принципов и своих, и оговоренных уставом. И понимал, что ничего после этого не будет у него. Останутся с ним пустота, пропасть и одиночество. И никакого будущего. А взял и поцеловал. И не пожалел потом, выпуская ее лицо из рук и отступая.

– Вот… – выдохнул он, боясь дышать. – Все вот так, Саша…

– Так далеко зашло? – спросила она, округлив удивленные глаза, но не оскорбленной выглядела, это точно.

– Дальше не бывает. – Он задышал наконец тяжело и шумно. – Не говорите ничего. Я не идиот, все понимаю.

– И что же вы понимаете, Борис Сергеевич?

Она не оскорбилась, это стопроцентно. Но понять и осознать еще не могла. Просто смотрела на него во все глаза и тоже, кажется, дышать боялась.

– Понимаю, что не пара вам. Что вы замужем. И что вам такой, как я, не нужен. Но…

– Но?

– Но ничего не могу с собой поделать, такие вот дела, – развел он руки в стороны и уронил потом вдоль тела. – Что скажете?

– Не знаю, – растерянно произнесла она и вдруг улыбнулась. – Но поцелуй мне точно понравился. Вы вообще куда собирались, Борис? Давайте я вас подвезу. Мне не сложно. Да и времени вагон. Идемте?..

К палате, в которой прятался от него Логинов, Борис пробирался разведчиком. Опытнейшим, со стальными нервами, обостренной интуицией и массой других возможностей и достоинств – разведчиком. Он заранее высчитал время, просидев в коридоре вчера целый день, знал, когда медсестра покидает свой пост и в длинном коридоре не остается ни единого человека. Заранее узнал от больных, прогуливающихся по фойе в ожидании родственников, в какой палате прячется от него прохвост Логинов. Составил план захвата его палаты и сегодняшним днем приступил к его реализации.

Действо его раздражало и будоражило одновременно.

Вообще-то он всегда посредством служебного удостоверения открывал и не такие двери, и с людьми разного ранга мог говорить если не свысока, то уж точно без подобострастия. Но этот случай был особенным. Тут больной будто бы очень сердцем маялся. Почти в предсмертном состоянии пребывал. Так утверждал его лечащий врач, вознамерившийся спрятать Логинова от лап правосудия в своем отделении. Им – этим лечащим врачом, подкупленным наверняка, – цитировался и Гиппократ, и Уголовный кодекс, призванный стоять на страже законности и порядка. Звучали угрозы, что в случае чего, то есть в случае внезапной смерти больного, Борису не поздоровится точно.

– Что, в самом деле, так плох господин Логинов? – ухмыльнулся догадливо Борис.

– Он в реанимационной палате! – возмущенно шипел наверняка подкупленный эскулап. – Если вы не оставите своих попыток, я вынужден буду…

И в том духе минут двадцать вел обработку. Мол, внезапной остановкой сердца мог закончиться визит следователя к больному, и никак иначе.

– Хорошо, – сделав вид, что смирился, кивнул Борис. – Приду, как только он сможет меня выслушать.

Доктор покивал с облегчением, улыбнулся натянуто и тут же потянул на себя дверь в отделение, тесня Бориса за нее.

И, видимо, все же кому-то пожаловался, или сам Логинов пожаловался своему другу Рогулину, которого не велено было трогать с первого дня следствия. Борису сделали легкое внушение, посоветовав не лезть туда, куда не нужно. Не суетиться, не ворошить то, чего не следует ворошить. И тем более в деле, в котором все буквально решено уже и не сегодня завтра оно уйдет в суд.