Цифровая камера:

Я вижу, что в кресле сидит длинноволосый парень, красивый, но так, что ему двинуть хочется.

Ультрафиолетовая камера:

Похоже, что человек в кресле на героине сидит.

Датчик глубины:

То ли мужчина, то ли плоскогрудая девушка – ничего странного, если там и должен человек сидеть.

Тепловизор:

На вид высокий худой мужчина, смотрю на область таза, О БОЖЕ, У НЕГО ЭРЕКЦИЯ.

И так далее. В сумме на четыре сектора пришлось почти триста сообщений, довольно похожих, не считая комментариев людей, которые очень старались приметить странности на заднем плане («Кажется, этот диплом о докторской степени выдали в фальшивом университете»). Маркони, Эми и я по очереди читали сообщения вслух и соглашались, что перед нами один и тот же текст.

Мы решили, что эта часть проверки подошла к концу. Я просунул голову в дверной проем и сказал:

– Все чисто, но аппарат выявил у тебя герпес. А еще Маркони хочет, чтобы ты потом сдал тест на наркотики.

Следующей пошла Эми, и, как ни странно, за нее я так не переживал. Честно, плевать, что они там наговорят – это все неправда. Они с таким же успехом могут сказать мне, что Вселенной не существует. Эми – моя константа, только она и держит меня на плаву. Если ее не существует, то и жизни моей нет, и меня тоже нет, и все бессмысленно. Если она монстр, я заберу ее домой, обниму, и мы будем монстрить вместе.

Мы заперли ее в кабинете, и ее место на узком диване занял Джон. Он посмотрел на бегущие по экрану сообщения и сказал:

– Маркони, ваши фанаты – шайка членоголовых.

И это внушало тревогу не меньше, чем их откровения:

Цифровая камера:

Рыжеволосая девушка в очках, глаза красивые, а тело так себе. У нее что, руки нет?

Ультрафиолетовая камера:

Похоже на девушку с плохой осанкой. А рука у нее одна, что ли?

Тепловизор:

Термограмма в форме миниатюрной девушки, ничего странного, но одной руки почему-то не видно, она ее в ледяную воду окунула или что?

Датчик глубины:

Вижу девушку, сидит со скрещенными ногами, может, она даже ничего, но надо сначала в цвете посмотреть.

И, разумеется, несколько в духе:

Погодите, это правда она?

Я выдохнул.

Пришла моя очередь садиться в кресло.

Четыре камеры уставились на меня электронными глазами. Маркони спросил, не нужно ли мне что, я ответил отказом – и, если честно, никогда в жизни я не врал так отчаянно. Он подвинул одну из камер – как он сказал, зрители хотели лучше видеть, что происходит на заднем плане, – и они с Джоном вышли из комнаты.

Эми, однако, осталась.

Она села перед столом и посмотрела мне в глаза.

– Некоторые фанаты Маркони просят твой номер телефона, – сказал я.

– Я выгляжу так, будто спала в ночлежке. Хорошо еще, что они меня не почуяли.

– Честно говоря, хотя эта затея придумана с большим умом, и я понимаю, чего Маркони хотел добиться, не знаю, с чего бы ей…

– ВОТ БЛЯ!

Кричали из соседней комнаты. Джон, не Маркони.

Эми вскочила на ноги, но к двери не побежала.

– Что? – спросил я.

– Минутку, пожалуйста, – откликнулся из комнаты отдыха Маркони.

– Я же не чудовищная личинка, – сказал я.

Джон, который, судя по голосу, подпирал дверь с той стороны, сказал:

– Он изменил настройки, и тут, э-э…

– Что вы там нашли?

– Прошу вас, сохраняйте спокойствие, – сказал Маркони.

– Что вы там нашли?

– В комнате один из них, – ответил Джон.

Я вскочил на ноги, опрокинув стул.

– Что? Где? Вы его видите?

Я уставился на Эми.

Не может быть.

– Пишут, что это тот снеговик.

– Кто? – спросил я.

Я обернулся, посмотрел на покрытое грязью уродливое бетонное чудовище с надписью МИСТЕР ФРОСТИ на груди и…

Где я его раньше видел?

…в память брызнули осколки треснувших воспоминаний, целая дюжина противоречивых историй создания этого тупого бетонного снеговика, укутанного в шаль из птичьего дерьма, – и ни в одном из этих воспоминаний не было ни малейшего смысла.

Бесформенный, размытый рот твари зашевелился, и изнутри послышались крики. Тонкие голоса, дикая паника – целый хор детей, жалобно зовущих маму, умоляющих пощадить, стонущих от боли.

Пасть становилась все шире, а звуки – все громче: они заполняли комнату, отдавались в черепе. И тут снеговик взвился вихрем напуганных разъяренных трахаканов. Эми закричала. Щелкнул дверной замок, и дверь открылась: внутрь, пойдя вразрез с целью всей этой затеи, вошел Джон.

Я отмахивался от тварей в отчаянных попытках найти саму личинку. Они все время зависали передо мной, прикидываясь предметами и людьми.

Рой образовал лицо – мое лицо, каким носил его Нимф. Я ударил по трахаканам, схватил одного – в форме моих собственных смеющихся губ – и раздавил его в руке. Им меня не одурачить. Не в этот раз.

Они разлетелись, потом вновь собрались вместе. На этот раз в образе моей матери, лицо которой я едва помнил. Я двинул по нему кулаком. Жужжащие насекомые визжали, плакали и смеялись голосами из моего прошлого, небрежно копаясь в моем мозгу в поисках чего-то еще, чего угодно. Я слышал Джима, Арни, ТиДжея, Хоуп, Дженнифер, Крисси, Тодда и Роберта. Слышал, как лает Молли. Слышал, как они подражают голосу Эми, плакали и умоляли им, говорили так, словно я ее избивал.

Я услышал, как Джон – думаю, что настоящий, – говорит: «За тобо…» – и в эту же секунду мне в спину врезалась личинка. Она сбила меня с ног, и трахаканы снова разлетелись в стороны.

Я перевернулся как раз в тот момент, когда личинка раскрыла рот со жвалами – горло внутри сжималось и разжималось, издавая звуки, похожие на звуки во время пьяного поцелуя на заднем сиденье такси. Я попытался отбиться, но она прижалась ртом к моей щеке, закрыв ухо. Жвалы сомкнулись, и…

Боль вспыхнула огнем.

И утихла.

Ее сменило неуловимое тепло, и я сейчас не о мерзком тепле, которое чувствуешь, когда сжимаешь в руке мешок с собачьим дерьмом. Это было тепло объятий, тепло постели, которую делишь с кем-то зимой.

А затем произошло самое странное.

Центр вселенной просто… сместился.

В тот момент я перестал быть главным героем своей истории. Важнее была прицепившаяся ко мне тварь. Она не испытывала ненависти ни ко мне и ни к кому другому. Ей было голодно, холодно и страшно. Я дарил ей пищу, тепло и безопасность. Она не только не желала мне зла, но отчаянно нуждалась в том, чтобы я оставался целым и невредимым и кормил ее. Больше всего на свете она хотела, чтобы мы оба выжили во Вселенной, которая с той же готовностью будет смотреть, как мы умираем, одинокие и всеми забытые. В это мгновение тварь перестала бояться, потому что рядом был я – камень, за который она могла уцепиться. Думаю, в тот раз я, впервые за всю свою жизнь, по-настоящему собой гордился.