Когда она заболела, нам ничего не сказали. Задним числом все довольно очевидно. Мне жаль, что никто не потрудился хорошенько объяснить происходящее.

Все произошло очень быстро. Вот она совершенно нормальная и здоровая, а вот уже не способна сделать что-либо, и мама больше никогда не выглядела прежней.

Надвигающуюся беду выдавал дом. Она всегда поддерживала в нем порядок. С тех пор как она вышла за папу, она не работала – не было необходимости. Она всегда гордилась ролью домохозяйки, и ее семья была ее жизнью. Она заботилась о нас, забирала нас из школы и превращала наш дом в нечто чудесное. А потом вдруг в доме стало все грязнее. Я возвращалась из школы, а моя кровать оставалась незастеленной, и подушки лежали смятые в углу дивана – раньше мама бы такого не потерпела. Что происходит?

– Ваша мама плохо себя чувствует, – говорил папа. – Ей просто нужно немного отдохнуть.

– Она поправится? – спросила я.

Папа посмотрел на меня с беспокойством. Даже в тринадцать лет я сумела прочесть его на папином лице. Взрослые пытаются многое скрывать от детей, но те далеко не глупы, они умеют улавливать многое быстрее, чем взрослые.

– Ей просто надо отдохнуть, милая, – снова и снова повторял папа.

Потом ни с того ни с сего появилась женщина, которую называли «Бабуля Мойра», и она стала забирать нас из школы. Пока мама не заболела, я даже не знала, что у меня есть бабушка. Папа представил ее нам, сказав, что она мамина мама. Она выглядела доброй, у нее были коротко стриженные седые волосы, вьющиеся на концах. У бабушки были такие же ярко-зеленые глаза, как у мамы, и она красила губы бледно-розовой помадой. Запах ее духов льнул ко мне после того, как она меня обнимала, что мне даже нравилось. После того как мама заболела, она стала часто у нас бывать. Я спросила папу, почему мы раньше с ней не встречались, на что он ответил, мол, «это долгая история». По-видимому, мой дедушка умер несколько лет назад. Все это было очень странно.

Мама стала исчезать на несколько дней кряду, и никто не объяснял нам куда. Возвращалась она на себя не похожая, точно что-то высасывало из нее душу. Какая-то искорка в ней погасла. Казалось, всякий раз, когда она покидает дом, какая-то ее часть уже не возвращается. Даже будучи очевидно больна, мама все еще старалась выглядеть нормальной для нас. Она носила свою обычную одежду и делала прически, но все было уже не то. Лицо у нее стало серое, она похудела. Я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что происходит нечто дурное, но достаточно наивной, чтобы думать, что все еще наладится. Мне просто нужно было, чтобы кто-то сказал мне правду. Но никто этого не сделал.

Вскоре она уже не могла ходить, у нее не было сил даже говорить. У меня сердце разрывалось при виде того, как она собирается с силами, чтобы хотя бы улыбнуться. Эта женщина – моя мама! – которая раньше была так полна жизни, от какой-то болезни превратилась в инвалида.

В следующие несколько недель она бывала дома все меньше и меньше, и наконец настал день, когда она ушла от нас совсем.

Мама просто однажды ушла из дома и не вернулась.

Дом тут же наполнился людьми. Мне это было ненавистно, и ей тоже было бы. Начался декабрь, только что выпал снег. Под снегом наш дом всегда смотрелся волшебно – как на рождественской открытке. Внутри в это время года всегда было изумительно: каждый угол дома отдавал Рождеством. Фонари, свечи, милые пустячки и подарки, которые мы с Эбони смастерили в школе, гордо украшали комнаты. Постоянно звучали рождественские песенки. Она любила «Последнее Рождество» Ухэм, вечно танцевала с папой, когда его передавали по радио, а мы с Эбони наигранно морщились и издавали такие звуки, будто нас тошнит.

Как правило, утрату воспринимаешь как отсутствие, ведь так оно и есть – утрата чего-то. Но это вечно с тобой. Внезапно на меня навалился давящий груз потери – я просто не могла дышать.

Все мы знали, что надвигающееся Рождество будет ужасным. В доме стали вдруг появляться разные родственники, которых я годами не видела, и нас обнимать. Я не хотела их видеть. Только после того, как мама умерла, я узнала, что это был рак груди. Оглядываясь назад, я понимаю, как это нелепо. Думаю, они просто пытались нас защитить, но это имело обратный эффект.

Похороны были неделю спустя. В ту неделю я не ходила в школу. Мы поставили рождественскую елку, но выглядела она жалко. Я то и дело думала, что мама ее бы не одобрила, она ведь и близко не дотягивала до ее стандартов. Пока мы ее наряжали, у меня случился срыв, потому что дождик оказался не тот и побрякушки не те. Я разрыдалась, начала истерически кричать, и Бабуля Мойра обнимала меня около часа. Папа сказал, ему нужно пойти пройтись. Он в ту неделю был сам не свой.

В день похорон на мне было мерзкое черное платье, которое я возненавидела. Я в нем была похожа на викторианского ребенка. У Эбони оно было еще хуже, так что мне не следовало, в сущности, жаловаться. Я около часа стояла у окна наверху в ожидании, когда прибудет катафалк. Мне хотелось быть на месте, когда ее привезут. А когда это случилось, все равно была не готова. Сначала я увидела мужчину в странном костюме, который шел перед машиной. За ним медленно выполз блестящий черный лимузин, потом мой взгляд скользнул к песчаного цвета деревянному гробу. На крышке безупречно белыми цветами было выложено одно слово:

«МАМА».

Всякий раз, как я смотрела на него, в голове у меня вспыхивали картинки, на которых она была живой и полной жизни, смеялась и болтала. Помню, как мне было грустно, помню, как задавалась вопросом, не одиноко ли ей там, а после напоминала себе, мол, конечно, она не одинока, потому что она мертва. Я просто не могла это усвоить.

Но я не плакала. Даже когда в конце службы заиграла баллада «Покажи мне рай» Марии Макки, ее любимая песня. По-видимому, она выбрала ее сама, непреклонно потребовала, чтобы играли именно ее. Поверить не могу, что она никогда со мной этого не обсуждала. Мне бы хотелось обнять ее, попрощаться с ней. Почему мама не захотела?

Сам день обернулся жутковатым и странным. Жутковато, когда ты ребенок и твоя мама умирает. Все хотят тебя успокоить и защитить, но только всё портят и говорят не то.

– Ты теперь должна быть взрослой, Стеф. Ты – хозяйка дома. Заботься о своем папе, – говорили они, а мне это казалось странным, я ведь еще ребенок. Разве не он должен заботиться о нас с Эбони? Почему мне нужно заботиться о взрослом?

После маминой смерти дом погрузился во тьму – буквально и метафорически. Он всегда был озарен теплым сиянием – повсюду горели свечи и лампы. А папа вечно зажигал верхний свет, и я это ненавидела. Мама тоже верхний свет не любила. Дом без нее опустел, он потерял свое сердце и рухнул в эмоциональный хаос.

Бабуля Мойра осталась у нас на несколько недель, чтобы помочь нам пережить жалкое Рождество, но потом все же уехала, и мы остались втроем. Попытки вернуться к нормальной жизни… На меня внезапно повесили роль матери, поскольку папа от нас отдалился. Он много времени проводил, работая у себя в кабинете, или говорил, что работает, но мы часто слышали через дверь, как он рыдает. Мы с Эбони переглядывались, не зная, что делать. Чем тут помочь? Кому-то позвонить? Войти и его обнять? Однажды мы попробовали, но он поскорей нас выставил, сказав, мол, у него все в порядке, и больше мы не пытались.