Она придала мне мужества, что я это сделал.

Но иногда мне приходит в голову, что я, наверное, сошел с ума, раз на такое решился. Достаточно, чтобы картину увидел не тот человек, и мне конец.

Хелен считает это хобби, мелким конкурсом, в котором я решил поучаствовать. Она не понимает, что потенциально это мой шанс. Она знает, что мне нужно написать картину, но даже не спрашивает, что я собираюсь писать.

С каждым днем мы как будто все более отдаляемся. И дело не только в Стефани, скорее во всем остальном. Мы теперь совершенно чужие друг другу люди. У нее появились новые друзья, я с ними даже не знаком. Но очевидно, что она предпочитает проводить время не со мной, а с ними. Хелен куда-то ходит с ними по пятницам после работы, возвращается далеко за полночь. Я слышу, как, вернувшись, она спотыкается, натыкается на мебель, сбрасывает обувь в гостиной, тащится на кухню поесть и выпить воды. Мы больше никогда ничего не делаем вместе. Наши «вечера для двоих» канули в прошлое. О чем нам вообще разговаривать? Отношения – или, точнее, их отсутствие – превратились в проблему, которую ни один из нас не хочет решать. Мы оба знаем, что рано или поздно случится взрыв, но ни одному не хочется вскрывать нарыв первым. Это стало бы слишком большой травмой.

И я готов взять на себя за это ответственность. Был ли у нас с Хелен вообще шанс, когда в моей жизни была Стефани? Нет. Но я правда думаю, что и Хелен изменилась. И я сомневаюсь, что сегодняшняя Хелен вышла бы замуж за того Джейми, которым я стал: мы слишком разные люди и слишком разного хотим. Даже проведя вместе двадцать лет, люди меняются. Но в одном мы едины – и это любовь, какую мы испытываем к нашему сыну. И это – главное, что удерживает нас вместе. Да, то самое старое клише.

Я часто задаюсь вопросом, насколько иной была бы моя жизнь, будь я в прошлом храбрее. Если бы я ушел от Хелен и был бы честен со Стефани – и с самим собой – в своих чувствах. Да, это было бы болезненно для нас, но мы все смогли бы найти для себя что-то новое. Так, как сейчас, жить нельзя. Сейчас мы оба несчастны, и каждый только и ждет, чтобы другой положил за него этому конец.

Написание сопроводительного текста оборачивается для меня сущим кошмаром. Особенно если учесть, что мне нужно эффектно проанализировать собственное произведение. Я – не писатель, а художник. Если бы я умел обращаться со словами, то не рисовал бы. Я осмысляю мир посредством образов. Я далеко не в восторге, что придется писать манифест к портрету – и это еще преуменьшение.

Портрет я закончил и им доволен. Я беспокоился, когда его начинал, нервно и долго смотрел на холст, прежде чем наложить первый слой краски, бледно-серого тона, который составит фон. По мере того как краски ложились на холст, портрет начал обретать форму. Довольно долго я, как всегда, думал, мол, получилось дерьмово. Портреты обычно скверно выглядят, пока не начинаешь добавлять мелкие детали. Полезно убрать незаконченную работу на неделю-другую, а потом взглянуть свежим взглядом. Мне хотелось добавить много богатой текстуры и многослойность – как у человека на моем полотне. Портреты гораздо интереснее, когда затягивают людей вглядеться поближе – искать деталей под поверхностью. Я использовал щетку и мастихин, придавая краске текстуру, сдвигая красочный слой на отдельных частях лица пальцами – придавая ему жизни. Мне хотелось, чтобы в нем было нечто личностное, а для этого необходимо войти в контакт: трогать холст, ласкать его.

Портрет я начал только в разгар летних каникул. Мне нужно было выделить на него время, чтобы меня никто не отвлекал, поэтому я запрещал себе даже думать о нем, пока надо было преподавать. Не поймите меня превратно, я не из тех «художников», которым нужно «быть в зоне вдохновения», чтобы «творить», – когда надо сделать работу, я ее делаю. Но мне действительно необходимо, чтобы меня никто не отвлекал, ничто не торопило. Я прикинул, в какие дни у меня есть определенное количество времени для себя: обычно, когда Хелен уезжала с Себом на ночь к родителям или когда ходила встречаться со своими подругами с детьми. В доме должно быть тихо, только тогда я могу пойти в студию (то есть в гараж) и начать работать.

У всех художников свои причуды и фишки. Кто-то работает в тишине, но мне лучше работается под олдскульный хип-хоп из стереоколонок. Перед началом я выпиваю две чашки кофе, но мне приходится отрываться, чтобы отлить, не то я начну выделывать невесть что на холсте. Лучше не проводить у него больше нескольких часов кряду. Нельзя устать от работы, или раздражаться, или сделать что-то глупое, чего нельзя исправить. После первых пяти сеансов я наношу меньше мазков, они становятся короче и тоньше. Словно бы видишь, как портретируемый медленно оживает, как на холсте проступает его душа.

Когда портрет был закончен, я рассматривал его то с одной точки, то с другой. Сомневаюсь, что когда-либо раньше я был так доволен своей работой. Это самое прекрасное мое произведение, но далось оно мне тяжелее прочих.

И вот теперь к нему надо написать сопроводительный текст.

Очевидно, что крайне важно написать его правильно. Кураторы и критики придают таким вещам огромное значение. В один из выходных, когда Хелен увезла Себа на уик-энд к родителям, я решаю сесть и сосредоточиться на тексте. Лучше уж расправиться с ним поскорей, чем нервничать до самого Рождества.

Нужно уложиться в пятьсот слов.

Пятьсот слов! Сомневаюсь, что сумею выжать из себя хотя бы пятьдесят.

Устроившись как-то в субботу на диване с блокнотом и ручкой, я решаю, что написать текст будет легче, когда в доме тихо.

Я впериваюсь в бумагу, ожидая, когда что-то придет в голову. Нет, это, в сущности, ложь. Ни на что такое я не рассчитываю.

Но, возможно, я слишком уж стараюсь.

Просто напиши что-нибудь. Что угодно.

Я подношу ручку к бумаге, закрываю глаза и пытаюсь выбросить из головы посторонние мысли. Проходит секунд тридцать. Ничто в голову не идет. Я иду на кухню и достаю из холодильника банку пива. Должно же оно помочь. Пиво шипит и пенится, когда я вскрываю банку и делаю большой глоток по пути в гостиную, где надо мной насмехаются с дивана блокнот и ручка.

Просто напиши что думаешь.

Нет, нельзя говорить что думаешь. В том-то и суть, черт побери.

Но как тогда написать то, что написать нельзя?

Ха, а вот это неплохо! Можно начать с этого. Я хочу, чтобы текст вышел максимально бесстрастным. Пусть портрет сам за себя говорит, я всего себя в него вложил. Я не могу еще и выплескивать свои чувства в словах. Да и не хочу. Я выставлю себя на посмешище. Мысли у меня разбредаются, я ловлю себя на том, что вывожу каракули в верхнем правом углу. Вырвав листок из блокнота, я комкаю и швыряю его в угол гостиной.

Два часа, три бутылки пива и футбольный матч спустя я все еще не продвинулся ни на йоту.

Я правда хочу написать сопроводиловку за эти выходные, пока портрет еще свеж у меня в голове. Сомневаюсь, что смогу сосредоточиться, если рядом будут Хелен и Себ. Боже, но как же это трудно!