Отец с головой ушел в работу, поздно возвращался домой – гораздо позже, чем при маме, поэтому нанял нам няню, ее звали Джейд. Она была молодой, симпатичной брюнеткой, едва ли ей было больше двадцати. Мне она нравилась, но я не хотела видеть ее в нашем доме. Мама была бы решительно против. Джейд готовила нам ужин (Эбони отказывалась его есть), и мы втроем садились за стол – поздно, когда папа возвращался с работы, – и ели молча.

Вот тогда до меня окончательно дошло: мама не вернется.

Эбони ненавидела присутствие в доме Джейд еще больше, чем я. Она отказывалась надевать свою школьную форму, если только ее из шкафа доставала не я, она отказывалась разговаривать с Джейд. Через несколько недель я попросила папу избавиться от Джейд, мол, я сама справлюсь. Я не могла выносить, что Эбони так расстроена, что нам обеим ненавистно присутствие в доме чужой женщины. Поэтому я согласилась выполнять утренние обязанности, а еще собирать нас обеих в школу, готовить завтрак, добираться до школы, забирать Эбони, готовить обед, делать с ней домашние задания и укладывать ее спать. Я фактически стала мамой, заботилась об отце и сестре, и о себе думала в последнюю очередь. Теперь мне выпала эта роль.

По выходным, которые когда-то были заполнены семейными ланчами, экскурсиями и настольными играми, папа теперь уединялся в кабинете, а мы с Эбони занимали себя сами. Мы брали уйму фильмов в прокат, а к ним покупали сладости. Мы много чего могли провернуть, пока папы не было. Я позволяла Эбони смотреть «Грязные танцы» и «Бриолин», объяснив сперва, что в них многое «для взрослых». Сомневаюсь, что в то время она вообще поняла, что это значит, просто мы любили танцевальные и музыкальные номера. Они отвлекали нас от реальности.

Люди любят говорить, мол, жизнь может измениться в мгновение ока, и это действительно так. Вот ты – часть благополучной, теплой, любящей семьи. И вдруг ничего этого нет. Тебя лишили той чистой, безоговорочной любви, которая окружала тебя с момента рождения. Раз, и нет ее. Тебе уже не почувствовать себя полной… или защищенной.

Полагаю, если это случается на пороге пубертатного периода, следует ждать любых неприятностей. Несколько лет спустя директор вызывал папу в школу, потому что меня поймали за выпивкой и курением в школе. Подростковые гормоны и давящее чувство утраты – не лучшее сочетание. Вскоре я поняла, что могу (очень ненадолго) обрести внимание и привязанность мальчиков, а потому стала весьма и весьма отвязной и неразборчивой потаскушкой. Папа только вещал и поучал меня, мол, у меня «будет репутация», а Эбони, которая, в противоположность мне, стала святее папы римского, велела мне «взять себя в руки». Даже это выводило меня из себя: как так получилось, что она так хорошо справляется? Разумеется, я проигнорировала их обоих, хотя и думала все это время: «И что бы на это сказала мама?»

«Слетела с катушек» – это еще преуменьшение.

Стыд, который я испытывала за свое поведение, только усилился, когда в мой восемнадцатый день рождения мне вручили письмо, написанное мне мамой непосредственно перед смертью. Оно так было полно любви и надежд на мое будущее. Полнота чувств в нем послужила лишь напоминанием, как я все испортила.

И весь тот период я сознавала, что делаю. Я отдавала себе отчет в происходящем и жила, занеся палец над кнопкой самоуничтожения. Я думала, что не протяну больше года, но один год скоро перетек в другой. Я продолжала пить, если уж на то пошло, пила еще сильнее. Алкоголь стал для меня как эмоциональный костыль, я обожала вечеринки: вечно рвалась куда-то пойти, у меня постоянно был стакан в руке. «Любит повеселиться. Наша Стеф всегда готова». Вечеринки становились все более бурными, саморазрушение все более острым и опасным. Даже не знаю, как мне удалось пережить учебу в университете, даже окончить его с оценками «2:1». Логично и неизбежно, что, окончив учебу, я переехала в Лондон, пропустив мимо ушей мольбы папы и Эбони пожить дома и «чуток успокоиться». Зачем мне это, если можно еще больше утратить контроль? Именно это я и сделала.

Я очень ярко помню тот момент, когда поняла, что нуждаюсь в помощи. Не тогда, когда меня уволили за то, что явилась пьяной на работу. И не тогда, когда в обеденный перерыв рыдала в туалете – поскольку только так могла справиться со стрессом (Эбони пришла в ужас не столько от самого процесса, сколько от того, что я сидела на стульчаке, не протерев его сперва антибактериальной салфеткой).

Нет.

Это было однажды холодным апрельским вечером, когда мне было 26 лет и я сидела в пабе с Мэттом в центре Лондона. Что-то во мне оборвалось, начался приступ паники. Я не могла дышать. Я чувствовала, как что-то выдавливает из меня все до капли воздух и жизнь, и я ничего не могу сделать, чтобы это остановить. Я вот-вот умру.

Каким-то образом я, спотыкаясь, выбралась из паба и рухнула на тротуаре, а Мэтт позвонил отцу. После я помню только, как смотрю на Колонну Нельсона, не в силах отвести от нее взгляд. Папа приехал, чтобы забрать меня, вот так я и переехала снова домой. После было много строгих речей.

– Ты не можешь так продолжать, – твердил папа. – Мэтт хочет о тебе заботиться, позволь ему.

Как отплатить тому, кто столько лет выносил все твои выходки? Особенно если он смотрит на тебя с таким отчаянием и умоляет просто… остановиться. После всего, через что он прошел с мамой, после десяти лет со мной… Что тогда делать? Ну, наверное, выйти за того, за кого он говорит. И тем самым, полагаю, напрашиваешься на неприятности. Но опять же жизнь полна неверных решений, так? Как и говорила мама, никто из нас не идеален. Мы все совершаем ошибки.

Я согласилась ходить к психотерапевту, перестать пить и принимать ненужные лекарства, в общем делать все, что мне вредно. По сути, пришло время повзрослеть и взглянуть в лицо тому, что преследовало меня все эти годы. Было непросто.

Сбросить с себя этот груз было тяжело. Поначалу я держалась настороженно. По сути, я очень скверно обращалась с Джейн. Изо всех сил старалась, чтобы она меня возненавидела. Разумеется, она этого не сделала. Просто сломала мои стены, кирпичик за кирпичиком. Она очень меня раздражала, показывала нелепые диаграммы с треугольниками и, расширив глаза, с энтузиазмом предлагала «Давайте разберемся!», точно мой жизненный опыт и воспоминания так уж приятно исследовать. Но она знает, что делает. Она знает обо мне больше всех на свете, включая меня саму. И я правда думаю, что она единственная способна провести меня через этот шторм.

Я запрыгнула на эти эмоциональные американские горки, когда мне было тринадцать, и так с них и не соскочила, пока не встретила Джейми.

Он – единственный, кто давал мне почувствовать себя достаточно защищенной, чтобы с них спрыгнуть.

Декабрь 2016 года

Стефани

Этот сеанс у Джейн я предвкушала. Я с нетерпением ждала его всю неделю. По мере того как ноябрь подходил к концу и мы оказались вдруг на пороге декабря, возникало ощущение, что 2016-й вознамерился завершиться с шумом.

Что-то саднило и тревожило меня в странном поведении Мэтта на работе, поэтому я предприняла кое-какое расследование. Я, честное слово, думала, что обнаружу интрижку с какой-нибудь девушкой или молодой женщиной, и правда не могла бы его за это винить. Я бы даже испытала облегчение.