Если взглянуть еще шире, то на первом этапе две великие премодернистские коммуникационные технологии – простая грамотность и механическая печать – шагали одной и той же исторической тропой. В случае с грамотностью все шло медленно, по мере того, как упрощаемые письменности давали возможность все большему числу людей читать и писать, и это раскрывало суть политических и религиозных систем, по крайней мере, в тех обществах, которые серьезно подходили к вопросу грамотности. С появлением государственного образования по другую сторону Атлантики грамотность получила масштабное распространение, ни одно государство и ни одна религия уже не могли контролировать способы использования этой грамотности обычными гражданами. То же можно сказать и о печатном станке в первые четыре века его существования.

В старом мире любой, кто мог писать – поначалу небольшая группа людей, – издавал за один раз по одному экземпляру. Доступ к печатному станку Гутенберга ограничивался теми, кто мог позволить себе одну из многих тысяч маленьких типографий, наводнивших Европу в доиндустриальный век. Однако, как продемонстрировали предыдущие страницы этой книги, после 1700 года обычные мужчины и женщины англосаксонского мира получили возможность по желанию брать печатный ручной станок в аренду и бороться с тем, что их не устраивало.

В середине девятнадцатого века знакомый мир ручных печатных станков и транспорта на конной тяге исчез вместе с появлением новых коммуникационных технологий. Новации эти обходились недешево, а все более сокращавшаяся в численности элита благодаря им настолько изменилась сама и изменила политический процесс, что этого не могли себе вообразить Ренодо, Франклин, Коббет, Хоун и Карлайл.

Как упоминалось, предприятия этих первопроходцев обладали технологией, не слишком отличавшейся от той, что была изобретена Гутенбергом. За три столетия после его первой печатной индульгенции и Библий, единственным значительным достижением в технике стала постепенная замена деревянных деталей станков на металлические, в частности, винтовой нарезки, да некоторые изменения в металлургии. В 1798 году технология Гутенберга достигла своего пика, а одновременно и тупика, когда граф Чарльз Стэнхоуп убрал из печатного станка последний кусок дерева. Сплошь металлическая машина слегка увеличила скорость и качество печати, однако наборщику все равно приходилось заполнять формы вручную, а прессовщику по-прежнему надо было закладывать по одному листу в машину. Металлический станок Стэнхоупа в лучшем случае мог выдавать в час 250 страниц, то есть не слишком опережал скорость печатников, работавших сразу после Гутенберга.

В середине девятнадцатого века пар внес в жизнь человечества перемены, не имевшие себе подобных в истории. Тем, кого удивляют быстрые технологические перемены сегодняшнего дня, нужно принять во внимание, что люди, товары и информация сегодня физически передвигаются не быстрее, чем пятьдесят лет назад. Если магическим образом обычного человека перенести из 1963-го в год сегодняшний, ему пришлось бы немного объяснить насчет Интернета и персональных компьютеров, однако автомобили и сверхскоростные самолеты он прекрасно бы опознал. А теперь представьте путешественника во времени, переместившегося на полстолетия – из 1825 в 1875 год. Пятьдесят лет назад ничто не двигалось быстрее лошади, а в 1875 году скорость транспорта и информации возросла в несколько раз. Еще больше поражает, что за пять десятилетий мир приобрел свойство, которое журналист Том Стэндидж назвал «викторианским Интернетом» – глобальная телеграфная система за считаные минуты распространяла по всему миру важную информацию. К 1925 году электрическая и электронная революции сделали доступными скоростные коммуникации, превосходившие все то, что было известно человечеству, но их влияние на политический процесс оказалось не всегда позитивным. Имелись два исключения из домодернового предела скорости. Первое – дымовая и семафорная сигнализации, использовавшиеся с древних времен. Самой знаменитой была система, созданная во Франции Клодом Шаппом в конце восемнадцатого века. Его оптический телеграф мог передавать сообщения в зависимости от длины на скорости, превышавшей сто миль в час; правда, стоило это очень дорого. Второе исключение – голубиная почта, пользоваться которой стали, по меньшей мере, за пятьсот лет до новой эры. Голуби переносили почту на расстояние до пятисот миль со средней скоростью пятьдесят миль в час.

Люди тысячелетиями использовали паровую энергию для разных целей, например, для открывания и закрывания дверей храма. К концу семнадцатого века несколько английских изобретателей продемонстрировали маломощные двигатели, а примерно в 1712 году Томас Ньюкомен построил двигатель, который откачивал воду из шахт; увы, машина тратила слишком много топлива, и с целью экономии ее использовали только на угольных шахтах.

В 1764 году Джеймса Уатта, механика, работавшего при университете в Глазго, попросили починить двигатель Ньюкомена. Неэкономичность двигателя досаждала Уатту, и однажды, во время прогулки по парку Глазго-Грин, Уатта озарило: в каждом рабочем ходе поршень нагревался при сжатии, а при расширении охлаждался, затрачивая уйму энергии. Конденсация пара снаружи поршня – сообразил Уатт – устранит этот недостаток. В последующие десятилетия двигатели Уатта настолько повысили экономию топлива, что энергию пара стали использовать для решения почти любой задачи.

Одной из таких задач стало книгопечатание. К началу 1800-х годов тираж «Таймс» в Лондоне достиг неслыханной цифры – пяти тысяч экземпляров в сутки. При таком тираже покупка все большего количества станков Стэнхоупа и наем на работу большего числа наборщиков и печатников сделались невозможными, как с финансовой, так и с логистической точки зрения.

Примерно в 1800 году за решение этой проблемы взялся Фридрих Кениг, немецкий иммигрант в Лондоне. Сначала он установил двигатель Уатта на печатный станок Стэнхоупа, однако неуклюжий марьяж с треском провалился. Потом Кениг приспособил идею, запатентованную коллегой-изобретателем Уильямом Николсоном: цилиндр, в который укладывался набор, сходный по концепции со старинными цилиндрическими печатями. С вращающегося валика непрерывно подавалась краска на печатающий цилиндр, однако печатнику приходилось вручную подавать в устройство каждый лист бумаги. Тем не менее, Кениг совершил прорыв: его первые печатные станки выдавали в час по тысяче листов, вчетверо превзойдя скорость станков Стэнхоупа.

К 1840 году тираж «Таймс» достиг сорока тысяч, и изобретатели пошли навстречу пожеланиям читателей, установили на один двигатель несколько валиков: сначала два, потом четыре, а затем и десять. Теперь станок выдавал двадцать тысяч листов в час, вследствие чего печатникам стало не хватать бумаги. Один такой станок-монстр, цилиндры которого были установлены вертикально, дорос до головокружительной высоты, по описаниям современника:

Огромное количество колесиков, цилиндров, ремней… оглушающий гром, поток листов, падающих со всех сторон, быстрее, чем можно охватить взглядом, а уж прикинуть их количество и вовсе невозможно.

В конце 1860-х годов изготовители бумаги начали обеспечивать газетчиков большими бумажными бобинами. Теперь бумагу беспрерывно подавали к печатающим цилиндрам. В это же время европейские и американские изготовители бумаги открыли секрет ее производства из твердой европейской древесины: раньше бумагу изготавливали из тряпья, которого стало остро недоставать. Цена бумаги в США между 1866 и 1900 годами упала почти на 90 процентов, а бумажная революция в Британии увеличила производство бумаги в девятнадцатом веке в шестьдесят раз.