соболезную вашей утрате. Я не хотела задавать этот бестактный вопрос…

— Достаточно извинений, мисс Джеймс, — размеренно пресёк её сбивчивые словоизлияния Уайльд, — моя жена умерла в декабре позапрошлого года.

— Мне очень жаль…

— Это была скарлатина, — тихо сказал Уайльд, — как и у двоих моих детей.

Мэри споткнулась на полушаге и неловко прошептала:

— Простите… я… я совсем не хотела спрашивать о таких неудобных вещах… я всего лишь… — она нервно выдохнула и вдруг выпалила: — Мой отец погиб от тифа, мистер Уайльд.

Уайльд поглядел на неё с искоркой любопытства в глазах.

— От тифа?

— Он был врачом, — Мэри медленно выдохнула, — все мои предки по мужской линии были врачами. И мой отец, и мой дед… — она помедлила, улыбнулась невесёлой улыбкой и закончила: — И много-много мужчин до него.

— А вы — гувернантка, — утвердительно произнёс Уайльд.

— Да, — Мэри опустила глаза, — я — гувернантка и горжусь этим. Я люблю детей. Я умею ладить с детьми… если не учитывать мою младшую сестру.

Уайльд скользнул по ней взглядом и промолвил:

— Ваша сестра очень храбрая девочка, мисс Джеймс. Многие дороги открыты перед ней.

Мэри опустила голову. Уайльд шагал размеренно и медленно, так, что ей не приходилось переходить на трусцу, лишь бы догнать его. Она шла рядом, бок о бок, следя за ним боковым зрением. Если бы только они сейчас гуляли по твёрдой земле (чего Мэри хотелось бы), мистер Уайльд наверняка предложил бы ей опереться на его руку. Но мистер Уайльд шагал куда-то по своим корабельным делам, а Мэри не нужно было объяснять, почему ей не следует даже находиться с ним рядом.

— Благодарю вас, мистер Уайльд, — Мэри искоса посмотрела на него и улыбнулась. — Если бы Лиззи вас слышала, она была бы польщена.

— Как ни странно, — задумчиво заговорил Уайльд, — даже находясь между морем и кораблём, она сохранила самообладание. Не впервой мне доводилось выручать людей из такого опасного положения. Ваша сестра держалась с большим мужеством, чем иные юноши.

— Наверное, она меньше боялась потому, что меньше понимает, — прошептала Мэри. — Дети не испытывают такого страха перед жизнью, как взрослые, потому что сама жизнь им всё ещё кажется игрой. Они не осознают, где проходит та тонкая грань между реальными страхами и вымышленными.

— Не каждому взрослому под силу это осознать, мисс Джеймс, — тихо заметил Уайльд.

Мэри с трудом сглотнула ком в горле. Новый вопрос начал мучить её; этот вопрос сжигал её горло изнутри.

— Когда я увидела вас с Лиззи впервые, — сказала она, — хотя я была удивлена и растеряна, я сразу поняла, что вы умеете ладить с детьми. Лиззи недоверчивая девочка и не подпустила бы вас к себе, несмотря на ваш благородный поступок, если бы вы не смогли расположить её к себе. Иногда… — она опустила голову, — даже у меня не получается заговорить с нею так, чтобы она услышала меня. Вы же… я сразу подумала, что, должно быть, у вас не один ребёнок.

Мистер Уайльд искоса взглянул на неё. Отголосок улыбки впервые показался в уголках его губ.

— Да, — сказал он, — у меня четверо детей, оставшихся от моей покойной жены. Джейн, Гарри, Арнольд и Нэнси.

— Они наверняка очень ждут вас домой, — сказала Мэри. — Я не смогла бы расстаться с Лиззи надолго, например. Я не согласилась бы поплыть в Америку без неё.

— Они редко видятся со мной, — задумчиво сказал Уайльд, — большую часть времени проводят с моей сестрой. С тех пор, как она овдовела, она часто к нам заглядывает. Благодаря её бескорыстной помощи я могу не беспокоиться о детях. Мало кому я мог бы доверить их.

— Я уверена, что ваши дети очень гордятся вами, мистер Уайльд, — вдохновенно сказала Мэри и опять прижала руки к лицу. — Во всяком случае… мне всегда казалось фантастическим всё, что связано с морем. Фантастическим и страшным, поскольку море непредсказуемо.

— В этом вы правы, — подтвердил Уайльд, — море губит и щадит по своей воле. У моря свои законы и свои правила. Любой человек, достаточно хорошо знакомый с этой стихией, понимает, сколь безрассудно считать море покорённым. Его недра хранят множество тайн, и нельзя сказать, что все эти тайны мы хоть когда-либо сможем раскрыть.

Вдали показалась лестница, и Мэри растерянно повернулась к мистеру Уайльду.

— Вы… вы пойдёте другим путём?

— Да, мисс Джеймс, — сдержанно промолвил он, — приятно было побеседовать с вами.

— И мне, сэр, — шепнула Мэри. — Надеюсь, это не последний наш разговор.

Мистер Уайльд вежливо распрощался с нею и двинулся дальше. Мэри же поторопилась наверх по лестнице: до остановки в гавани Корка оставалось совсем немного времени, и это значило, что мисс Мэйд наверняка давно собралась и готова к выходу.

Однако, ворвавшись в каюту мисс Мэйд, Мэри обнаружила, что та даже не успела уложить вещи. Мисс Мэйд носилась от постели к комоду, хватала первые попавшиеся предметы и спешила семенящими шажками к своему чемоданчику. Чемоданчик лежал меж смятых простыней, и из него высовывались платья, шляпки, книги, письменные принадлежности, перемешанные друг с другом. Одного взгляда Мэри хватило, чтобы понять: закрыть чемоданчик у мисс Мэйд не получится.

— Симона, — негромко позвала она.

Мисс Мэйд сразу обернулась и негромко взвизгнула. Она утеряла равновесие, нелепо взмахнула руками и упала на постель, чудом промахнувшись мимо разверстого чемоданчика.

— Ох… Мэри… — неловко захихикала мисс Мэйд и сделала попытку прикрыться чемоданчиком. Несколько книг выпали из него на постель, одна шлёпнулась на пол. — Мэри, очень рада тебя видеть… как тебе спалось?..

— Симона, — мягко произнесла Мэри, — пожалуйста, не нужно играть передо мной. Я пришла попрощаться.

Глаза мисс Мэйд наполнились слезами, как по команде. Она неловко дёрнулась и совсем опрокинула чемоданчик. К ногам Мэри отлетела расчёска; Мэри подняла её и аккуратно прокрутила перед носом. Мисс Мэйд жалко дрожала на своей смятой постели, то краснела, то бледнела, то вообще зеленела и отчаянно тянула на себя раскрытую поваренную книгу.

— М-м… — простонала она, — Мэри, моя бедная Мэри, я совсем не хотела так разочаровывать тебя… Мне больно осознавать, что я могла тебя оскорбить… уверяю, у меня в мыслях не было ничего дурного…

Мэри шагнула к мисс Мэйд и замерла у комода. Другой гном, преисполненный любви к миру, требовал: «Протяни руки! Обними её!» Но Мэри уже давно никого не обнимала, кроме Лиззи. Если бы кто-то подступился к ней и коснулся её (кто-то, кроме одного-единственного человека, чей нечёткий образ лишь начинал оформляться у неё перед глазами), её сотрясли бы глубокое удивление и колючий ужас.

Поэтому Мэри сказала:

— Симона, я не злюсь на тебя. Я знаю,