Я присматривала за Риччи субботними вечерами, когда наши матери куда-нибудь уходили. Нам оставляли лимонад и сладости. Как-то он снял рубашку, и я разрисовала ему красками всю спину. Какое-то дикарство, если вдуматься. Однажды он привел ко мне знакомиться свою подружку. Уверял, что ее зовут Желлатина.

Я всегда была к нему привязана. Такой веселый, жизнерадостный — совсем как его мать. И потрясающие голубые глазищи. Я даже не замечала, что нос у него великоват. Сообразила, что и впрямь, когда об этом заговорили в прессе».

Мари многие годы была Риччи самым близким другом, но, когда мать работала, он много времени проводил у бабушек.

«Бабушка Глив, мама моей мамы, жила одна, но у нее был друг мистер Лестер, который приходил к ней в гости и играл на губной гармошке. Им обоим было под шестьдесят. „Да-да, — говорили мы, — знаем-знаем, чем вы там занимаетесь, — на губной гармошке в темноте играете“. Но она не хотела за него замуж. В конце концов мистер Лестер женился на другой женщине.

Я любил бывать у дедушки и бабушки Старки, когда дедушка много проигрывал на скачках. Он тогда просто с катушек слетал. Отличная была пара. У них иногда и до драки доходило. Дедушка работал кочегаром в порту, настоящий крутой докер, но для меня делал бесподобные вещи. Однажды сделал большой поезд с настоящей топкой. Пацаны на улице прямо с ума сходили. Я в этой топке пек яблоки».

Ринго мало что помнит о школе Святого Силы — разве что как прогуливал уроки и вытрясал по пенни у детей на игровой площадке. «Мы крали всякую мелочь в магазине „Вулворт“. Всякую пластмассовую ерунду, которую можно незаметно сунуть в карман». Как-то раз у тети Нэнси пропало жемчужное ожерелье. Риччи стянул его, пошел с ним к пабу на Парк-стрит, где попытался загнать за шесть шиллингов.

В одиннадцать лет Риччи поступил в школу второй ступени Дингл-Вейл. К переходным экзаменам его не допустили — он не прошел собеседования, по результатам которого определяли, можно ли допускать ученика к экзаменам.

«Ему нравилось учиться, но как-то припадками, — вспоминает его мать. — А потом он прогуливал. Ребята из его компании слонялись возле школы до последнего звонка, а внутрь так и не заходили. Потом утверждали, что дверь была заперта. Отправлялись прямиком в Сефтон-парк и торчали там весь день».

Риччи было одиннадцать, когда мать начала встречаться с маляром-декоратором Ливерпульской корпорации Гарри Грейвзом. Он родился с Лондоне, в Ромфорде. Гарри болел и по совету врача решил сменить климат. По некой необъяснимой причине климат он сменил на ливерпульский. По сей день не помнит, отчего так вышло. С Элси он познакомился через общих друзей, Магуайров. И с Риччи сразу поладил. Раза два-три в неделю они вместе ходили в кино.

«Я сказала Риччи, что Гарри хочет на мне жениться. Если бы Риччи был против, я бы отказалась, но Риччи ответил: „Выходи замуж, мам. Я не всегда буду маленьким. Ты же не хочешь, чтобы у тебя все кончилось как у бабушки“». Он имел в виду бабушку, которая не вышла замуж за мистера Лестера с его губной гармошкой.

Гарри Грейвз и Элси Старки поженились 17 апреля 1953 года, когда Риччи шел тринадцатый год. Вскоре после свадьбы Элси бросила работу. Гарри говорит, они с Риччи никогда не сказали друг другу ни одного дурного слова. Элси на Гарри сетует: если она жаловалась, что сын ей дерзит, муж лишь улыбался и не делал ровным счетом ничего.

В тринадцать Риччи снова серьезно заболел. Простуда перешла в плеврит, а потом болезнь перекинулась на легкие. Мальчик снова попал на Мёртл-стрит, а оттуда в детскую больницу Хесуолла.

Чтобы подбодрить пацана и чем-нибудь его заинтересовать, Гарри записал его в клуб болельщиков «Арсенала». Тоже не помнит, отчего так. Сам Гарри к «Арсеналу» относился прохладно. Он был и остается преданным болельщиком «Вест-Хэма». «Но у „Арсенала“ в то время был эдакий лоск. Я подумал, мальчику понравится».

Пока Риччи лежал в больнице, в Ливерпуль заехал Том Уиттакер, в то время менеджер «Арсенала». Гарри написал ему: мол, так и так, было бы очень любезно с вашей стороны навестить одного из самых рьяных своих юных болельщиков, который сейчас лежит в больнице. До больницы мистер Уиттакер не добрался, но написал дружеское письмо, которым, по словам Гарри, Риччи очень дорожил. Сам Ринго ничегошеньки не помнит ни о письме, ни о клубе болельщиков «Арсенала».

Зато у него много добрых воспоминаний о самом Гарри. «Он постоянно таскал мне американские комиксы. Он был классный. Когда они с мамой ссорились, я всегда был за него. Я считал, она чересчур им помыкает, мне его было жалко. От Гарри я научился мягкости. Никогда никакого насилия».

На сей раз Риччи пролежал в больнице почти два года — с тринадцати до пятнадцати лет. «Мне придумывали кучу занятий, чтобы убить время, — вязание, например. Я сделал из папье-маше большой остров и ферму, полную скота. Как-то раз мы в больнице подрались с одним парнем. Он взбесился и треснул меня громадным подносом — чудом пальцы не раздробил».

Риччи вышел из больницы в пятнадцать лет. Формально он уже должен был закончить школу, хотя на деле его там почти не видели. В школу все равно пришлось зайти — получить табель, чтобы устраиваться на работу хоть с какой-то бумажкой. Ринго говорит, он так долго отсутствовал, что его никто не вспомнил.

Пришлось сидеть дома, выздоравливать, а уж потом думать о работе. Мать ужасно переживала, какую работу он сможет найти. Она понимала, что он недостаточно силен и не сможет таскать тяжести, но недостаточно образован и не сможет заниматься чем-то умным.

В конце концов через сотрудника службы занятости молодежи Ринго нашел место посыльного в Британской железнодорожной компании за пятьдесят шиллингов в неделю.

«Прихожу за униформой, а мне выдают только фуражку. Вот, думаю, гнусная работенка! Двадцать лет надо пахать, чтоб нормальную униформу дали. Ушел через полтора месяца. Не только из-за униформы. Там у них медосмотр, и я не подошел… Потом полтора месяца работал барменом на пароме, который ходил в Северный Уэльс и обратно. Как-то раз пошел на вечеринку, всю ночь пил и оттуда отправился прямо на работу. Нагрубил шефу, и он сказал: „Получи-ка расчет, сынок“».

Друзья Гарри помогли Ринго устроиться в фирму «Х. Хант и сын». «Вроде брали подмастерьем столяра. Но два месяца я только и делал, что гонял на велике за заказами. Мне уже стукнуло семнадцать — что ж, думаю, такое, когда же учиться-то начну? Прихожу к начальству, а они говорят: места столяра сейчас нет, пойдешь слесарем? Ладно, говорю, пойду. Чем не профессия? Все говорят: получил специальность — и ты в шоколаде».

Правда, больше никто не верил, что Риччи будет в шоколаде. Он был низкорослый, слабосильный, какой-то недокормленный и почти без образования.

«У него было трудное детство, — говорит Мари Магуайр, научившая его читать. — Развод родителей, две тяжелые болезни. Я лишь надеялась, что он будет счастлив. Какие там успехи? Ничего такого — просто счастлив».

Видимо, две долгие болезни сильно на него повлияли: ему трудно было приспособиться к школе, к работе, к повседневности. Сегодня он не может назвать ни одного своего учителя, но прекрасно помнит двух медсестер, которые за ним ухаживали, — сестру Кларк и сиделку Эджингтон.