После свадьбы они переехали в Дингл, к родителям отца Ринго. В Ливерпуле Дингл хулиганской репутацией уступает только Скотленд-роуд. Район расположен в центре, вблизи от доков, и для здоровья не так полезен, как воздушные новые пригороды, где выросли Джон, Пол и Джордж.

«Дингл — сплошные трущобы, — говорит Ринго. — Люди живут в клетушках и всю жизнь пытаются оттуда выбраться. Признайся ливерпульцу, что живешь в Дингле, он ответит: а, так ты из этой бандитской шайки. Хотя обычно это, конечно, неправда».

Перед рождением ребенка Элси и Ричард Старки переехали в отдельный домик — не в трущобы, нет, но на Мадрин-стрит, в угрюмый ряд приземистых двухэтажек. Он был побольше прочих — по три комнаты на этаже; в других домах было по две комнаты на этаж. В 1940 году за дом надо было платить четырнадцать шиллингов десять пенсов в неделю.

«Мои родители — выходцы из обычных рабочих семей, — говорит Ринго, — хотя, по слухам, у прабабушки водились деньги. Вокруг ее дома ограда была хромированная. Ну, во всяком случае, блестела. А может, я это выдумал. Знаете, как бывает: что-то придумаешь или услышишь от матери, а потом кажется, будто сам видел… Но мама моей мамы была очень бедной. Подняла четырнадцать детей».

Ринго родился сразу после полуночи, в ночь на 7 июля 1940 года, в доме номер 9 по Мадрин-стрит. Его извлекли хирургическими щипцами, и весил он десять фунтов. Мальчик появился на свет с открытыми глазами и сразу все разглядывал. Как говорила его мать соседям, похоже, ребенок здесь уже бывал.

Элси исполнилось двадцать шесть, Ричарду двадцать восемь. Своего первого и единственного ребенка они окрестили тоже Ричардом. В рабочей среде принято давать первому сыну имя отца. Его, как и отца, называли Риччи — близкие называют так обоих по сей день.

Миссис Старки помнит, как еще лежала в кровати, оправляясь от родов, когда взвыла первая сирена военной тревоги. Начались бомбежки Ливерпуля.

Бомбоубежищ в Дингле еще не построили. Когда через несколько недель случился первый серьезный воздушный налет, у семьи Старки в гостях были соседи. Все побежали прятаться в угольный подвал. Риччи ужасно раскричался, и тогда мать обнаружила, что в суете положила ребенка на плечо вниз головой. Перевернула, и всю бомбежку он проспал. Эту историю она вскоре рассказала соседям — и рассказывает по сей день.

Когда Риччи было всего три года, его родители разошлись. После этого мальчик видел отца только три раза.

У четы Старки, в отличие от родителей Джона, обошлось без драм или истерик. Они, похоже, тихо-мирно договорились. Элси забрала ребенка и вскоре развелась с мужем.

Ринго с матерью вдвоем жили в доме на Мадрин-стрит, но скоро он стал им не по карману, и они переехали за угол, на Адмирал-Гроув, 10. Здесь было всего четыре комнаты, по две на этаже. В 1940-м аренда такого дома стоила десять шиллингов в неделю.

Первые воспоминания Ринго связаны с этим переездом. Ему тогда было лет пять. «Я помню, как сижу у откидного борта мебельного фургона, который перевозил наши вещи на Адмирал-Гроув».

Как расстались родители, он не помнит, а из трех встреч с отцом две произошли в раннем детстве и одна — когда Ринго был подростком.

«Однажды отец пришел навестить меня в больницу. У него была записная книжечка, и он спросил, чего бы мне хотелось… Потом я его как-то встретил у бабушки Старки. Он предложил мне денег, но я не захотел с ним разговаривать. Наверное, мать чересчур наговаривала на отца, но останься я с отцом, точно так же невзлюбил бы мать».

Скорее всего, в детстве Риччи виделся с отцом гораздо чаще, просто не помнит: у бабушки Старки он проводил много времени. Это было еще до того, как отец, все еще работавший в пекарне, уехал из Ливерпуля и снова женился.

Мать Ринго не помнит, чтобы мальчик расстраивался из-за развода родителей или расспрашивал, как так получилось.

«Иногда ему хотелось, чтобы семья состояла не только из нас двоих. Когда шел дождь, Риччи, бывало, глядел в окно и говорил: „Хорошо бы у меня были братья и сестры. А то в дождливый день и поговорить не с кем“».

В четыре года Риччи пошел в воскресную школу, в пять — в начальную школу Святого Силы, в трехстах ярдах от дома. Эта англиканская школа размещалась в выцветшем викторианском красном здании постройки 1870 года.

Отец платил алименты — тридцать шиллингов в неделю, — но прожить на эти деньги было невозможно, и мать Ринго пошла работать. До замужества Элси перепробовала множество работ, и одно время ей довелось работать барменшей. Теперь она решила вернуться в бар. Веселая и общительная Элси любила эту работу, да и рабочие часы ее вполне устраивали.

Еще до того, как Риччи пошел в школу, она устроилась в бар на утренние и дневные смены за восемнадцать шиллингов в неделю. Ринго оставался с бабушкой Старки или с соседями.

«Мне никогда не приходило в голову отдать Риччи в приют. Он же мой ребенок. Конечно, работая в баре, я едва справлялась. Во время войны в баре было много работы».

В шесть лет, едва отучившись год в школе, Риччи свалился с аппендицитом. Воспаленный аппендикс лопнул, и у Риччи начался перитонит. В детской больнице на Мёртл-стрит ребенок перенес две операции.

«Помню, мне было плохо и меня вынесли из дому на носилках. В больнице медсестра стала лупить меня по животу. Так мне показалось. На самом деле она, наверное, только легонько потрогала… Потом меня покатили в операционную, а я попросил чаю. Мне ответили, что перед операцией нельзя и мне дадут чаю, когда приду в сознание. Я впал в кому и не приходил в себя десять недель».

Риччи провел в больнице чуть больше года. Один раз уже было пошел на поправку, но упал с кровати — хотел показать соседу по палате подарок ко дню рождения.

Родителям не позволяли навещать детей. Считалось, они от этого перевозбуждаются. Но когда Риччи был совсем плох, врачи разрешили матери разок взглянуть на него поздно ночью, после работы.

Мальчик вышел из больницы и вернулся в школу Святого Силы в семь лет. Он и прежде не блистал, а за год в больнице отстал безнадежно — не умел ни читать, ни писать. Сам Ринго считает, что, если бы не Мари Магуайр, он так никогда бы и не научился. Их матери дружили с детства и, отправляясь куда-нибудь вместе, оставляли Риччи под присмотром Мари.

«Я была на четыре года старше, — рассказывает Мари, — и всячески им помыкала. Он стал своим в нашей семье, и ребята часто стучались к нам и говорили: „Ваш Риччи делает то-то и то-то“. Когда он ел с нами и на обед было рагу, я всегда вылавливала лук из его тарелки. Он терпеть не мог лук. Я его постоянно ругала.

Мое первое воспоминание о Риччи — ужасная гроза. Ему тогда было года три. Я выглянула в окно и увидела, как Риччи и его мама съежились в холле.

Когда Риччи вернулся из больницы, я стала учить его читать и писать. Он вовсе не был глупым, просто много пропустил. Мы делали все как положено. Я занималась с Риччи два раза в неделю, а его мама давала мне за это деньги на карманные расходы. Я купила „Книги для чтения“ Чемберса, мы сидели за кухонным столом и читали.