И наконец, к 1560 году занятое ею в силу обстоятельств положение в высших властных структурах склоняет ее к тому, чтобы отдать предпочтение стратегии протянутой руки. Ведь, желая завладеть всей полнотой власти или хоть частью этой власти — а один лишь Бог мог знать, сколь властолюбива была эта женщина, — она должна была вступить в борьбу со старой командой, сложившейся некогда вокруг Генриха II и Дианы де Пуатье. А эта команда — ее называли «старый двор», — включая в себя, помимо всех прочих, Гизов, маршала Сент-Андре и Монморанси, неоднократно выступала в первых рядах сторонников антипротестантских репрессий. Чтобы отнять у этого «триумвирата» рычаги власти, следовало в какой-то мере отмежеваться от его политики подавления инакомыслия. Так в конечном итоге терпимость стала желательной, хотя и не всегда практикуемой.

В 1561 году, отделяющем смерть Франциска II от избиения протестантов в Васси, Франция стояла перед важным выбором: некоторым уже виделась такая Франция, которая, совершив крутой поворот, стала бы страной, официально принявшей протестантство. Пустые бредни? Если взглянуть на вещи со всей серьезностью, то можно увидеть совершенно четко два противостоящих друг другу лагеря и Екатерину, вырвавшуюся из тисков своей зависимости от Гизов. Она покровительствует гугенотам. Временами, как наваждение, ей приходит в голову мысль: не пора ли вести монархию в лагерь гугенотов, значительно укрепившийся и набирающийся все новых сил? И в самом деле, сотни протестантских церквей возникли по всей стране за несколько лет, последовавших за 1558 годом, годом выхода «ереси» из подполья, куда загнали ее, словно джинна в бутылку, репрессии, предпринятые по велению Генриха II.

С 1561 по 1563 год было издано множество эдиктов, близких по своему характеру к веротерпимости[105], — и это стало замечательным новшеством после жесткой линии, которой придерживались Франциск I (в свои последние годы) и Генрих II. При этом Екатерина действовала, не только руководствуясь логикой своего веровосприятия — не слишком формалистического и ничуть не догматичного, — она работала в дружном, хотя и непродолжительном, сотрудничестве со своим канцлером Мишелем де Лопиталем, которого она, впрочем, опередила в своем законотворчестве в том, что касается сосуществования конфессий. Лопиталь являлся представителем примирительно настроенных умеренных кругов чиновничества государственного и судебного аппарата Франции, насчитывавшего 11000 или 12 000, должностных лиц, для которых он, в своем качестве хранителя государственных печатей, был и ментором, и стентором — и начальником, и выразителем их интересов.

Небезынтересна сама карьера Лопиталя. Этот аппаратный деятель происходил из среды разночинной медицинской интеллигенции, ее верхнего слоя. Он пользовался протекцией некоторых членов семейства Капетингов и группировок, входивших в эту семью — в широком смысле этого слова, — чем и объясняется столь значительное его возвышение. Семья же эта в те времена стала ultima ratio — наиболее весомым аргументом и опорой для всех оппозиционных группировок в стране. Отец будущего канцлера долгое время служил Бурбонам, но опала, которой подвергся коннетабль, предопределила их падение, хотя впоследствии им суждено снова подняться, и мы знаем, каких высот они в конечном итоге достигнут (Генрих IV, Людовик XIV…). Сам же Лопиталь сумел заслужить благосклонность Маргариты Французской — сестры Генриха II и дочери Франциска I. Маргарита была доброй католичкой, что не мешало ей совершенно искренне привечать и протестантов. Лопиталь связан также и с Гизами — он пользуется их покровительством и дружит с дамами этого семейства, среди которых выделяется Анна д'Эсте — супруга герцога Гиза и дочь Рене де Феррара (воспитанной на гуманистических идеях и близкой к сторонникам кальвинизма, отцом которой был Людовик XII). Именно благодаря покровительству Гизов Лопиталь смог сделать столь блестящую карьеру и со временем стать канцлером, не будучи при этом рьяным католиком. Писатель и поэт, пишущий на латыни, Лопиталя по его воззрениям можно отнести к евангелистам эразмовского толка. Превыше всего он ставит единение всех христиан вопреки всем распрям между сторонниками папистов и гугенотов. Королевское государство, по его убеждению, должно быть светским и стоять выше конфессиональных споров. Лопиталь заключает тактический союз, который он желал бы превратить в союз стратегический, с той частью дворянства и третьего сословия, которая оказалась восприимчивой к идеям протестантства.

На собрании Генеральных штатов в 1560 и 1561 годах вместе с этими людьми он предпринимает попытку вернуть государству — для последующей продажи в пользу государственной казны — часть церковной собственности. Эти действия (слабое и отдаленное подобие мероприятий английского короля Генриха VIII, распродававшего монастырское имущество «и скопом, и в розницу»)[106] примирили с правящей группой и гугенотов, и умеренных католиков, желавших, чтобы возродившая свое достоинство, освобожденная от излишних богатств Церковь содействовала своим имуществом спасению Франции и собственному спасению. На коллоквиуме в Пуасси (сентябрь-октябрь 1561 г.) Лопиталь и королева-мать (в этот период она довольно сочувственно относилась к идеям гугенотов, как, впрочем, и ее сыновья) попытались завязать диалог теологов и наиболее видных представителей обеих сторон. Здесь были прелаты и министры, кардинал Лотарингии (тоже из Гизов) и Теодор де Без (гугенот). Камнем преткновения в этой истории явилась догма о присутствии Тела Христова в Святых дарах причастия. Одно лишь сомнение в истинности этой догмы, высказанное Безом, вызвало негодование кардиналов, поднявших голос против святотатства. Особенно усердствовали кардиналы Турнона и Лотарингии, которые вскоре были поддержаны Испанией — и иезуитами, и папистами. Тем не менее в 1561 году Екатерина и Лопиталь сумели создать нечто подобное национальному союзу, члены которого, конечно, не могли искренне любить друг друга. Этот союз имел своих представителей на высших государственных должностях, где мы видим и ультракатоликов (Гизы), и умеренных (Лопиталь), равно как и протестантов (Колиньи, Оде де Шатийон). Странное сожительство католиков и кальвинистов! Эта ситуация должна была иметь свое развитие. В 1561 году сразу за воротами Парижа гугеноты обретают практически полную свободу своей религии. Тем не менее сохраняется значительная напряженность в теологической области: что бы ни думала и на что бы ни надеялась Екатерина, невозможно соединить воду и огонь, наличие и полное отсутствие Тела Христова в Святых дарах причастия. Напряженность сохраняется и в обществе: соперничающие общины приходят в столкновение и уже убивают друг друга во имя Веры. На чашу весов брошены богатства Церкви, разжигающие алчность мирян и опасения духовенства впасть в нищету. На юго-западе страны возникает опасность крестьянской жакерии. Хрупкое единение двух лагерей рушится после избиения протестантов в Васси в марте 1562 года. Это был погром, учиненный солдатами герцога Гиза в его присутствии и в его собственных землях. И в конце 1562 года судьбы королевства, Церкви и даже законной власти висят на волоске. Власть можно взять! Конде и гугеноты могли бы в этот период захватить Карла IX и королеву, с ее собственного согласия, и со временем привести страну в лагерь протестантов. Им не хватило решимости или понимания ситуации, и они упустили эту возможность. История не может угощать подобным блюдом два раза кряду. А Гиз не упустил случая предоставить все шансы католицизму, который одержал свою наполовину урезанную победу, хотя при этом не обошлось без глубоких ран. 31 марта 1562 г. Гиз со своими сторонниками перевозит весь двор, вместе с королевой и королем, практически превращенными в пленников, в столицу. Почти та же судьба постигнет Людовика XVI и его семейство 5 и 6 октября 1789 г., когда их силой заставят покинуть Версаль и вернуться в Париж. Но Екатерина — это не Людовик Капет: не имея достаточно силы, чтобы воспрепятствовать путчистам — парижанам и сторонникам Гиза, она пытается хитростью обойти своих противников.