Невольно из груди вырывается всхлип, который приводит Сергея в замешательство.

— Кисточка… что такое? Тебе больно?

Я качаю головой, но нега и желание уже ушли, оставили после себя опустошенность. Мне не хочется, чтобы он видел все это в моих глазах, я отворачиваюсь и — это выходит совсем непроизвольно — сворачиваюсь клубочком.

— Ну вот, — вздыхает Сергей. — И как это понимать?

— Извини. Это… неважно. Забудь.

— Ты плачешь?

— Нет.

— А то я не слышу.

Я плачу. Почему, сама не знаю, просто нет сил больше прятаться. Мне до ужаса не хочется возвращаться в свою реальность, снова оставаться один на один с выживанием, с проблемами. Они словно смотрят на меня из темноты, тянут свои призрачные лапы и лишь высокий забор этого огромного дома пока еще защищает нас с Элей от реальности. Но я знаю, что однажды окажусь лицом к лицу с темнотой и заранее боюсь.

Никто не обещал Сереброву, что новая любовница будет взрослой и разумной.

Он укрывает меня пледом. Красивым таким, клетчатым, немного новогодним. Скоро осень, а за ней и зима. Новый год, мандарины, гирлянды.

— Прости меня, — вытираю глаза и поворачиваюсь, — я неважно спала сегодня. Да и вообще… осень скоро.

— А что у нас осенью?

Мужчина осторожно заправляет непослушную прядку волос мне за ухо.

— Не знаю. Ненавижу осень. Всегда что-то случается.

— Этой осенью не случится.

— Невозможно. Это мое проклятье.

— Вот увидишь. Будет самая обычная осень, никаких происшествий.

Тиски, сжимающие сердце, немного слабнут. Я обнимаю подушку, рассматриваю Сереброва в полумраке комнаты, слушаю удары своего сердца и думаю, что надо бы пойти к себе. Вряд ли у кого-то из нас еще остались силы на продолжение ночи, так какой смысл здесь валяться?

И, когда я уже почти решаюсь подняться, чтобы найти свое платье, Сергей делает совершенно неожиданную вещь: притягивает меня к себе и обнимает.

— Поспи.

— А если Эля…

— Я тебя разбужу, когда буду вставать на работу, пойдешь к себе.

Спорить сил нет. А желания — тем более.

— Если я завтра приеду с работы к восьми, ты сможешь порисовать в том, что я пришлю?

— Смогу.

— Тебе это не нравится?

— Я не знаю. Мне кажется, я смотрюсь глупо. И не умею… ну, соблазнительно все это носить.

— О, ты совершенно не права. Ты смотришься потрясающе. И соблазняешь даже если просто стоишь и ничего не делаешь.

— С такой задачей я справлюсь, пожалуй.

Засыпая в его руках, уже почти проваливаясь в темноту, задаю вопрос, который волнует меня уже давно:

— Ты уверен, что мое присутствие на твоей вечеринке будет уместным?

— Это единственное, ради чего стоит туда идти.

В мою жизнь проникает чужая. Медленно, неотвратимо. Без моего на то согласия, просто проникает и остается.

Неделю до вечеринки я живу в пугающей монотонности. В ней нет ничего тревожного или унылого, пугает то, что еще недавно я считала подобные мелочи из ряда вон выходящими, а сейчас…

Я встаю утром, после ухода Сереброва на работу. Пока Эля спит, делаю себе кофе и рисую, утром хорошо и спокойно работается. Затем помогаю Рите с завтраком, болтать о пустяках по утрам становится доброй традицией. Бужу Элину, кормлю ее и ровно час мы гуляем по территории дома. Затем приходит Марина, я снова погружаюсь в работу. Неизменно в этот час спускается Костя. Мы почти не разговариваем, но я чувствую висящее в воздухе напряжение. Он демонстративно уходит в сад, пока в доме Марина. Как-то вечером Сергей делится, что готов приглашать ее чаще, чтобы брат бывал на свежем воздухе.

Марина уходит, и мы устраиваем сончас: вместе спим на огромной кровати у меня. Потом идем в гости к Ане, иногда она берет водителя с машиной, и мы дружной толпой едем в кино или в парк, кататься на аттракционах. По возвращении я кормлю Элю, мы немного играем, и ровно в восемь я снова рисую.

Днем всегда приносят что-нибудь для вечера. Серебров не изменяет себе: в пакетах не бывает пошлых костюмов из магазинов для взрослых. Я рисую в рубашках, шелковых сорочках и только один раз в черном кружевном комплекте. Обычно успеваю порисовать хотя бы минут двадцать, но вот в белье не успела и минуты.

Мне нравится каждый вечер окунаться в новые ощущения, узнавать собственное тело и чувствовать себя желанной. Такая обыденность тоже немного пугает.

Дом подчинен своему, особому распорядку. Мы все — его часть, и страшно представить, что случится, когда какой-либо из частей придется уйти. А рано или поздно это неизбежно случится.

В субботу я начинаю нервничать заранее. Стараюсь жить по привычному распорядку, тем более, что Сергей уехал на работу, но получается плохо. Даже Элька замечает, что я непривычно молчалива и все спрашивает, не заболела ли я. Потом приходит Марина, и я отправляюсь собираться.

Сначала ванна, затем пилинги, маски и масла, потом платье и укладка. В зеркале отражается до ужаса непривычная Женя. Слишком взрослая, несмотря на по-легкомысленному расклешенное платье. Чуть завитые волосы собраны незаметной заколкой, плотная ткань скрывает отсутствие белья, чулки идеально подходят в тон кожи, а на высоченных тонких каблуках я училась ходить всю неделю.

— Точно не хочешь побрызгать прическу лаком? — спрашивает Марина, помогая мне с макияжем.

— Точно. Сергей не любит всякую химию.

— А ты все делаешь так, как он любит?

— Я же с ним иду.

— Но ты же не его любимая куколка. Имеешь право краситься, чем хочешь?

— Зачем? — смеюсь я. — Просто потому что могу вылить на себя кучу блесток? Из вредности?

Марина тоже смеется, она по-своему волнуется, и я ее очень хорошо понимаю, ведь я фактически вру о природе наших с Серебровым отношений. Пока что удается загонять мысли о грустном в самый дальний уголок сознания, но они все чаще и чаще бьют под дых в самый неподходящий момент. За это я себя порой ненавижу.

Маринка с Элей уходят гулять, а я стою перед зеркалом в комнате и нервничаю. Никогда не бывала на подобных мероприятиях, даже с родителями. И уж точно не в качестве чьей-то спутницы. Как меня примут? Что будут говорить?

Дверь тихо открывается, впуская Сергея.

— Ух ты, — медленно тянет он, обходя меня и внимательно рассматривая, — только обещание толкнуть речь не дает мне оставить тебя в таком виде дома.

— Что?! — пугаюсь я. — Плохо?

По его хитрой плотоядной усмешке понимаю, что совсем не плохо: именно так он смотрит на меня, когда я рисую для него вечерами. С горящими глазами.