Голос его выделялся в храме. Она смотрела пристально, а он из-за близорукости ее не узнал. Дождавшись конца службы, Валентина остановилась у выхода… Здесь он ее увидел, но – не поразился, не пустился в восклицания – лишь протянул свое знаменитое:

– О-о-о! О? О…

Они пошли рядом, приглядываясь друг к другу. На нем заячья шапка, уши закрыты, – простужен? Тянет носом, но ни платка, ни перчаток, ни варежек, – руки держит в карманах…

– Давно покинул Ленинград?

– Давно. Захотелось в Москву.

– Кирик, тебе столько лет, а у тебя ни дома, ни детей. – Внезапно ей пришло в голову: – Слушай! Пойдем в больницу? Там спортзал, пианино, попоешь больным. Женщины обрадуются.

– Женщины? О, это хорошо! – он по обыкновению ерничал. – Да еще и покормишь? Как раз сегодня собирался выходить из голодания.

– Давно не ел?

– Двадцать дней, – по-детски улыбнулся.

Всмотревшись пристальнее, она заметила: глубже стали две вертикальные складки вдоль щек, не хватает зубов, львиная шевелюра поседела, однако глядит гордецом.

– Скажи, что ты думаешь обо всем, что происходит? – она обратила на него взгляд светлых своих глаз. – Россию называют страной дураков… «Эта страна»…

В басе его проскользнула важность, хотя говорил все так же иронично:

– Ленин выдвинул… идею – он знал, что идеи, которые овладевают массами, становятся силой… Так? Но знал ли он, что происходит с идеями, когда ими и в самом деле овладели массы? Массы на практике извращают идеи, и те подвергают людей дьявольским превращениям…

– И все же, почему чернят все, чем жили?

– Зря!.. Смотри: в Туркмении был арабский язык, я это хорошо знаю… Язык тот почти никто не знал, он трудный… И что же? Ввели кириллицу, простую азбуку! Народ ее быстро выучил! Египет за тысячу лет не мог дать образование людям, а мы? За десять лет получили все! Если угодно, в те, двадцатые годы страна прошла Посвящение! Великое посвящение в алфавит. И пробудился дух, сознание… Алфавит – великое благо, когда-то его знали лишь жрецы… А ты все такая же любопытная, как была!.. Ах ты, моя Венера!

– И все же, – пытала она, – почему ничего не получилось у коммунистов?

– Что тебе сказать? Идеи социализма хороши, но – согласись – они давно перестали работать… А почему? Да потому что идеологию лишили… искренности, правды. Помнишь наш азиатский, байский социализм, – о чем говорить? О! Дорогая женщина… Хоть «шапка Фауста прекрасна над милым девичьим лицом», однако!.. Ты принимаешь меня за политолога, философа, а я… между тем любуюсь тобой! И спрашиваю: почему мы так и не поженились? Умная Венера – это ж так редко бывает!

– И почему же? – она сделала наивное лицо. И тут же – о другом: – Бог, церковь, которую восстанавливают, – тут есть спасение, будущее? Неужели она может заменить все?

– По крайней мере, укажет, что не одни деньги, не один рынок есть на свете!.. Но… если она оградит себя высоким забором, если лишится искренности, правды, если отвергнет светское искусство – то дело худо…

– А могут разразиться религиозные войны?

– Милая, о чем ты говоришь?! О чем! Лучше бы рассказала, кем сейчас увлечена, кто обитает в твоем сердце. – Кирик смотрел на нее с необычайной мягкостью, нежно. Вздохнул и продолжил: – Все возможно. Но! – вспомни: православие никогда не вело религиозных войн! Европа – Филипп Испанский всю жизнь воевал с Елизаветой Английской… Протестантов предавали проклятию. А инквизиция?..

– Что же будет со всеми нами?

– Посмотрим – это любопытно! Поглядим, на что способны люди. Одичают? Уже дичают… У человека нет истории, он рождается каждый день. Сейчас наступил момент – как страшный суд, и каждый за себя несет ответ.

– Но очень легко растеряться, вообще потерять себя.

– Но ты-то, я уверен, наверняка не растеряешься, так? – Кирилл прижался к ее плечу.

Она осторожно отодвинулась.

– Я? Я поняла, что от каждой теории надо заимствовать ма-а-ленькую частицу, то, что подходит тебе… А еще я стала по утрам… как бы открывать «крышку головы» – и через меня идет луч в космос… – призналась Тина.

– О? О! – восхищенно заметил Кирик. – Помнишь, как ты видела в небе собственное антитело?.. Не каждому, далеко не каждому такое дано! Так что – верь себе, слушай себя – и все будет о’кей!

…Они бродили между Шаболовкой и Донским монастырем, говорили, говорили. Ночью Тина ломала голову над его судьбой. Пел в Одесском театре, в Саратовской опере, но отчего нигде не задержался, не прижился? И отчего ни одна дама не подарила ему сына, который мог бы составить смысл его жизни? Может быть, в глубине души его царила непомерная гордость и петь он хотел только главные партии? Не подчинялся дирижерам, ему претили эти «раз-два-три», а в результате? Только церковный хор?

Ушел из оперы – усовершенствовал фортепианную игру (тут ему не надо было никого слушать, никому подчиняться), стал музыкантом – и опять что-то его не устроило. Бедный менестрель! Однако, кажется, нашлась и женщина-певчая, с сильным голосом, но «слоновьими ногами».

– Кирик, ты теперь всегда будешь только певчим в церкви? – спросила она.

– Может быть, да, может быть, нет – смотря куда поведет меня судьба Познания.

Валентина еще не утратила молодежных идей – и ей пришло в голову пригласить Кирика с концертом в их корпус: главврач это любила.

Задумано – организовано – сделано.

…И вот уже в спортзале собрались дамы в выцветших серо-коричневых халатах, но причипурившиеся, не спускавшие глаз с музыканта. Он сыграл венгерскую рапсодию Листа, два ноктюрна Шопена, экспромт Шуберта (все еще не утратил и доли блестящей техники).

А потом усмехнулся, обернулся к ней:

– Не надоело?

– А спеть вы можете? – раздался нервный робкий голос.

– Хм! Что́ – вот в чем вопрос. Хохлушек или итальяшек?

И тот же голос напомнил: «Дербенева».

– О! – Кирилл откинулся к спинке стула, пробежался по клавишам, отбросил шевелюру. И разнеслась ставшая модной песня Леонида Дербенева:

Пел он эту музыку поразительно. Кажется, именно ее следовало петь в институте нервных болезней – пожалуй, он мог бы лечить людей своим пением, если бы не играл в небрежение ко всему…

Спустя три дня Тину выписывали из больницы. Она четким, крупным почерком написала свой номер телефона и отдала ему:

– Может быть, ты приедешь к нам на дачу – там хорошо. Договорились?

Менестрель с чувством, но церемонно поцеловал обе ее руки и наклонил голову.

…Осенью, уже после своего дня рождения, Валентина получила поздравление от Кирика: «…Ты упрекала меня в том, что я экспериментирую с женщинами. Напрасно. Просто я человек эмоциональный, музыкальный, и никто этого так не ценит, как женщины. Однако если подумать… Они ценят голос, музыку, но почему-то во мне выискивают недостатки и, в общем-то, любят не меня, а мою музыку.