– Нет, нет! Ни за что!

– Ах так? Тогда отгадайте загадку. – Полина Степановна уже задыхалась, но вида не подавала. – Рафчик, вылезай! Ты у нас – победитель!

Рафа разморило в шкафу от тепла, он и не думал вылезать. Но Танюшка растолкала его:

– А теперь мы играем в прибегалки! Кто быстрее добежит до кухни?

Все втроем побежали на кухню, и раз, и два… Бабушка почувствовала, что не хватает воздуха, надо что-нибудь принять. Боль под лопаткой усилилась, Полина Степановна постелила на диван простынку и одеяльце:

– Танюша, может быть, поспим с Рафом?

– Баиньки? Ага… Рафик, иди!

Они, кажется, уснули…

Кто-то пробежал по лестнице – совсем как когда-то Саша, – и словно иглу всадили в сердце. Что делать? Сердечная недостаточность – она знала свой диагноз – может быть причиной внезапной остановки сердца. Что делать? Не хватало, чтобы это случилось при девочке… Она смотрела на хрупкие ее плечики, на тонкую шейку, на эту чудную нежность и ужасалась, какая картина может предстать девочке, когда та проснется. Что, если уйти, выйти, взять такси – и в больницу?

Дышать стало больно, и, почти не дыша, потихоньку Полина Степановна закрыла дверь. Держась за перила, спустилась вниз.

Такси подвернулось быстро. Шофер без энтузиазма посмотрел на старушку.

– Куда?

– В больницу Склифосовского… – прошелестел ответ. – Я вам заплачу, – пообещала. – Только побыстрее…

– Да куда уж быстрее? – отвечал он, разворачиваясь через Орликов переулок. Может, он что-то понял, догадался, может, испугался? Еще отдаст концы старушка… Взглянул в зеркальце: что она там? Вроде сидит, лицо окаменело, как серый лист, глаза закрыты… Ох уж эти бабульчики-попрыгунчики!

Она сунула под язык нитроглицерин. Боль не утихала. Вдох, выдох, еще раз!.. Белый снег, оранжевые фонари, вверху – искусственные мертвенно-белые лампы-палки. Ох, как нехорошо!

Водитель тормознул у приемного покоя. Старушка не шевелилась. Испуганный, он побежал к окошку – медсестра бросилась к машине со шприцем в руках…

…Хоронил майора Ромадину московский дом офицеров торжественно, с оркестром. На подушках – ордена. Говорили печальные речи. Странно и горько было видеть застывшее лицо неугомонной Полины Степановны.

3

Не имея сведений о Саше, его адреса, Тина написала письмо в Прагу Галине: сообщила о смерти его матери. И только месяц спустя (а шел уже 1987 год) получила ответ.

«Милая Валя! – писала подруга. – Что тебе сказать? Событий так много и они такие категорические, что боюсь, на бумаге мы не поймем друг друга. Потому я хочу лишь информировать тебя, сухо, без эмоций. Сожалею о смерти Сашиной матери. Однако сегодня, когда убивают молодых, ее смерть проста и естественна. К сожалению, мы ничего не знаем о Саше. Звонили в Будапешт – телефон молчит. Написали письмо – в ответ штамп: „Адресат выбыл“. Куда он выбыл, что со всеми ими? – непонятно.

Тебя, может быть, интересует и то, как живем мы? Так вот. Один наш сын домашний, но – неудачно женился и уже разведен. Другой сын бежал в Германию – буйная голова! После автоаварий (их было три), после неудачной женитьбы вдруг почувствовал себя русским – там, в Германии, создал Русский клуб. Боже мой, что делает с людьми время! Как в наших мозгах загадочными путями возникают, умирают, несколько раз рождаются одни и те же мысли!

Мы с Миланом влачим жалкое существование, такое жалкое, что не передать. Дело в том, что, как оказалось, дом наш когда-то принадлежал одной немке, и теперь эта госпожа явилась! Установила жуткую квартплату, так что все наши деньги уходят на нее, и если бы из Германии сын не присылал доллары – не знаю, как бы мы жили.

Вот тебе краткий отчет о нашей свободной от идей коммунизма и одновременно „свободной от денег“ жизни. Моя дорогая! Остается быть благодарными Богу за то, что мы еще живы, что у тебя есть внучка, а я лишена даже этой радости. Твоя Галка».

О Время, быстротекущее всесильное Время! Галка, веселая Галка, что с тобой? Что делает оно с людьми? И почему, почему так скоро все течет, все изменяется… «Панта реи»?

…Была ранняя весна. Обнаженные деревья – как отражение опустевшего дома. Болезнь матери, непреходящая усталость… Воспоминание о Саше было живо, но уже не вызывало боли… Наделенную природным оптимизмом Валентину, кажется, впервые охватила депрессия. Ничего не хотелось делать, руки не тянулись ни к кухонной плите, ни к пианино, ни к письменному столу. По ночам не помогало снотворное.

Однажды Маргарита, увидев потухшую подругу, взяла ее за руку и отвела в больницу. Так она оказалась в клинике нервных болезней.

Широкое окно выходило на Донской монастырь. Легла в удобную постель и провалилась в сонное забытье. А когда открыла глаза – взглянула в окно и замерла.

Садилось солнце. Купола темной меди величественно вырисовывались на фоне закатного неба. Кресты – как поднятые вверх ладони, от них – сверкающие лучи. Вдаль уходили лилово-розовые волны облаков. Внизу чернели стволы старых деревьев. Желтело старинное здание с колоннами, балюстрадой. Солнце – ниже, ниже. Купола темнеют, становятся загадочными, тусклыми, а серебряные держатели крестов еще поблескивают…

Теперь она каждый вечер наблюдала закаты. Врач сказал: «Японцы именно так и лечат: каждый день наблюдайте заходящее солнце или текущую воду – и будете здоровы». Светлая комната. Тишина, покой. Утраты. Постепенно стиралось это чувство.

Как-то она поднялась ночью (неделя, как на небе ни облачка!). Долго всматривалась в небосвод, искала те звездочки, о которых говорил когда-то Саша, – Вегу и Альтаир: если двое близких людей увидят их одновременно – снова встретятся. Только в блистающем черном атласе ночи она не нашла тех звезд.

Зато здесь ей приснился первый хороший сон. Будто летит на самолете, внизу – Средиземное море. И видит, что она, Тина, лежит, раскинув руки, на надувном матрасе посреди моря и греется в лучах солнца. Проснулась с необыкновенным чувством…

В воскресенье был праздник Благовещения. Несколько женщин направились в церковь и позвали ее. Зажгла свечку и с каким-то тайным чувством смотрела на нее до тех пор, пока она не догорела.

Постояла возле Николая Угодника – казался он живым и в то же время надмирным… А какое мощное и слаженное пение!.. Женщины, опустив глаза, перевертывали нотные листы. Солидный бас, с бородой, из истовых, неотступно глядел на икону, изображающую Иисуса, что висела рядом…

А это что за странное лицо? Не похож на других певчих. Поет и улыбается, даже будто усмехается. Чему-то своему, внутреннему?.. Шевелюра серо-седых волос, очки, крупные губы… Боже! Неужели? Да это же Кирилл! Или нет? Да он, он! Кто еще мог с такой миной петь в храме?..

Давно не виделись. Роман их пунктиром шел через ее жизнь. Они вели вечный спор: следовать житейским истинам или вырываться из-под их власти? Служить на сцене оперного театра – или петь для друзей и близких? Зарабатывать деньги или презирать их? Жить по любви или по долгу?.. Он не имел своего дома. Переходил от одной жены к другой, всё оставляя… А ведь был упорный! Решил переводить йогу, взял английский словарь – и без всяких учителей – перевел! «Ну ты змей!» – сказали ему.