Время двигалось гораздо быстрее, чем происходило урегулирование семейных отношений.

Однажды темной ночью Оксана заявила:

– Ты как хочешь, а я поеду на Полтавщину, к себе…

– Дура баба!

В те же дни из Москвы от дяди Яна Райнера пришла писулька (именно писулька, на дурной бумаге): мол, он почти бомж, и, пока жив, пока не забрали квартиру, племяннику надо бы прибыть в столицу.

– Поеду! – сказал Виктор. – Там реформы, там демократия, легче бороться, а тут…

И, махнув рукой, запел свою песенку:

2

…Райнер объявился в ее московском доме. Много лет миновало с тех дней, когда он поражал ее приступами любви – гнева – ярости – разочарования – мечтательности… Но она сразу его узнала: высокий, импозантный, значительный, с благородным лицом, аристократический нос с горбинкой, благородная белая бородка…

И так же, как в молодости, энергия била через край. В эйфории по поводу свободы, гласности, рад за своего реабилитированного отца. Приехал и сразу стал писать «Записки» в Государственную думу. И все глобальные! Ответа ждал – не получил – и…

Однажды разразился таким монологом, что перепугал гостей:

– Что сотворили со страной? Да это же какое-то дырявое решето! Во все дырки летят и летят невесть куда деньги – где они? где наш бюджет? где наука? интеллигенция? где твое престижное издательство, Валентина Петровна? Где, я спрашиваю! Ни-че-го! Все проворонили!

Сразу охладев к новым правителям, неукротимый Виктор должен был на что-то направить свою энергию. И направил ее на окружающих. Легко знакомился на улице, на собраниях, приглашал к себе даже бездомных, певиц из метро, музыкантов и сделал из своей трехкомнатной квартиры что-то вроде Ноева ковчега. Двери были раскрыты для всех и каждого, и кто там только не бывал! Космонавты, биологи, спортсмены, танцоры, экстрасенсы, но более всего женщин и певиц! Царить тут стала музыка. Хозяин обменял телевизор на рояль (сосед не знал, куда его деть) – и расстроенный рояль гремел каждый вечер. На столе стояла самая скромная еда, а от гостей хозяин ждал даров: стихов, песен, рассказов, новых теорий, проектов…

Виктор увидел Тину и обрушил на нее каскад:

– Да ты совсем не изменилась! Еще лучше, чем прежде!.. Не возражай! Я знаю, почему ты такая! Потому что стала свободной! Во-первых, демократия, во-вторых – пенсия!

В конце апреля у него был день рождения, он пригласил ее. Собрался весь Ноев ковчег. Задымилась картошка, разнесся аромат соленой капусты… Зазвенела музыка.

– Сыграешь что-нибудь? Ты еще ничего сама не сочинила? Безобразие! Пора!

И снова разразился монологом:

– О, где мечты моего отца, покинувшего Лифляндию ради Просвещения на далеких окраинах России? Где блаженство Востока, исчезнувшее вдруг! Упоительный Иссык, величественный Нурек, тысячи веселых молодых людей, приехавших на стройку!.. Толкнули камушек в азиатских горах – и он полетел, полетел, сбивая все на пути.

– Но – не дождетесь, не дождетесь! – голос его звучал угрожающе: – Пенсионеры не сдадутся! Мы будем жить, да еще и весело!.. Возьмем все лучшее из прошлого и – новые ветры перемен!

– А это мой молодой друг Сергей, денег получает меньше, чем я, но… прошу любить и жаловать: философ, теософ, скрытный человек, темпераментный – гордость и скепсис спасают его чувствительное сердце.

Сергей чувствовал, что назревает спор (без этого не обходилось ни в одной компании), прошелся по комнате и миролюбиво, как бы шутя, перевел разговор в чисто литературное русло:

– Помните «Женитьбу» Гоголя? Вот так и нам хочется, чтобы и от социализма что-то осталось, и капитализм был не так зол. Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности у Балтазара Балтазарыча – то вот бы и получился славный жених… Увы!

Улыбаясь, он сел рядом с Тиной, словно чувствуя в ней союзницу, хотел что-то сказать, но тут раздался телефонный звонок.

Валентина вздрогнула и отчего-то первой побежала к телефону: уезжая, она оставила номер телефона Райнера. В трубке услышала голос Насти:

– Але! Мам!

– Алло! Да, да… я слушаю… – голос Валентины Петровны дрожал.

– Мам, ты что, не слышишь? Я уже третий раз говорю, что звонил какой-то тип… Назвался – Ромадин… Он будет звонить тебе через полчаса. Ты придешь?

Изумление, растерянность, страх, восхищение пробежали по лицу Валентины. Она схватила с вешалки плащ и, ни с кем не прощаясь, побежала вниз по лестнице, забыв о лифте…

1988 год. Саша (вернее, теперь Александр Иванович) Ромадин появился в Москве тихим весенним днем, под шум мелкого дождя. В числе туристов. На экскурсии с группой он не ходил, не ездил, а в первые же дни отправился к «Красным воротам» и медленно побрел по близлежащим улицам.

С жадностью вдыхал забытый и воскрешающий воздух, трогал ветки, почки – те еще не разжали «кулачки», но уже вот-вот должны были выскочить зеленые стрелки-веера. В этих голых черных ветках было что-то сходное с настроением нового Одиссея, вернувшегося на Итаку. Искать старых знакомых?.. Его все забыли. Тина? А если она снова вышла замуж?.. Телефон ее узнал, несколько раз звонил – не раздастся ли мужской голос? Дважды узнавал ее, именно ее! – но тут же бросал трубку. В третий раз – снова женский голос. Ее дочь? Спросил что-то насчет мужа Валентины Петровны, но та оборвала его: «Какой муж, вы что?».

Захотелось окунуться в юность. И он отправился туда, где некогда скакал на коне по имени Роланд, водил его по кругу, похлопывая по бархатистым, коричневым бокам. Там его никто не узнает. Старинное сельцо показалось еще более милым, родным. Липы, рассаженные вокруг заброшенной церквушки, широкая улица, домики, спускающиеся вниз, к реке. Впрочем, на левой стороне за высоким забором красовались пахнущие сосновыми бревнами и охристой краской совсем новые дома.

На другой же день опять позвонил на Басманную и – человек меняется, а голос не меняется, даже с годами, – услышал голос Тины.

Они встретились в тот же вечер.

И вот уже этот крупный, большелобый человек с лучащимися глазами, опираясь на палочку, ходит по комнате. Нет прежних волнистых русых волос – только огромный лоб с глубокой вмятиной справа. Но лукавинка в глазах, в улыбке, которая так ее покоряла, осталась. Она не спускала с него глаз, он же лишь иногда зорко взглядывал, удивляясь ее моложавости, фиалковым, не поблекшим глазам, посветлевшим бровям. Как песок в пустыне впитывает влагу, так впитывали они друг друга. Не болтали, не торопились все выложить, а медленно, осторожно открывались…