Это нашумевшее дело вскрывает лишь часть противоречий, которые характеризовали римское правление за пределами Апеннинского полуострова во время последнего века Республики. За два столетия сражений, переговоров, угроз и просто везения Рим собрал под своим контролем огромные территории. Но к 70 г. до н. э. основные принципы римской власти и отношение римлян к окружающему миру, в котором они играли доминирующую роль, начали меняться. Если смотреть шире, «начинающаяся» империя подчинения частично сменилась зрелой империей присоединения. Слово provincia, означавшее поручения и обязанности, приобрело значение «провинции» как определенного региона под властью Рима, а слово imperium (власть) теперь время от времени употреблялось в привычном для нас смысле «империя». Эти сдвиги в терминологии указывают на новый подход к осмыслению государства и возникающую новую организационную структуру, которые подняли новые вопросы о том, каким должно быть управление территориями вне Италии. Как должен себя вести в провинции римский наместник? Как определить круг его обязанностей? Какими правами должно обладать местное население, особенно в плане получения компенсаций в случае дурного управления? И что считать здесь дурным? Вопросы руководства в провинциях стали попадать в повестку ключевых политических дебатов в Риме. Свидетельство тому – закон, по которому Цицерон хотел осудить Верреса. Этот ценнейший документ не идет в сравнение по эффектности с риторикой сенсационного выступления Цицерона, однако он раскрывает нам законные основания и конкретные меры по урегулированию прав провинциалов, которые римляне пытались выработать в то время.

Еще более противоречивым и важным был вопрос, кому доверить командование, руководство и управление империей. Кто должен управлять провинциями, собирать налоги, командовать армией и служить в ней? Был ли способен традиционный правящий класс, с его принципом коллегиальности и краткосрочности власти, решать задачи огромного масштаба, как военные, так и административные, которые ставила теперь империя? В самом конце II в. до н. э. «новый человек» Гай Марий увязал серию поражений армии с коррупцией римских военачальников, никогда не отказывавшихся от правильно поданной взятки. Он построил свою политическую карьеру на способности добиваться заметных побед в тех кампаниях, которые другие полководцы с треском провалили, и был избран консулом не менее семи раз, из них пять раз подряд из года в год.

Марий ввел практику повторной магистратуры, которую позже отменит Сулла реформами конца 80-х гг. до н. э., однако и это не решит основную проблему. Необходимость защищать, а иногда и расширять такую империю, поддерживать в ней порядок предполагала сосредоточение огромных финансовых и военных ресурсов в руках отдельных командующих на многие годы. Это расшатало традиционные государственные структуры основательнее, чем любые споры между так называемыми оптиматами и популярами. В середине I в. до н. э. два полководца-завоевателя, Помпей Великий и Юлий Цезарь, после множества заморских побед сошлись в смертельном поединке за авторитарную власть. У обоих были в подчинении фактически личные армии. Им удалось так сильно пошатнуть основы Республики, как не смогли ни Сулла, ни Марий. Они открыли путь к неограниченному единовластию, который даже убийство Цезаря не в состоянии было заблокировать.

Одним словом, как мы увидим к концу этой главы, империя создала императоров, а не наоборот.

При всех возможных преувеличениях со стороны Цицерона Верреса часто рассматривают как типичного наместника римской провинции этого периода. Может быть, он худшая из гнилушек, но остальной урожай ненамного лучше. Традиционно среди римлян укоренилось мнение, что победы на поле брани должны приносить добычу завоевателям, а участь побежденных – расплачиваться за свое поражение (что карфагеняне и делали, когда Рим назначил огромные репарации после Второй Пунической войны). Иные наместники воспринимали заморский пост как возможность частично компенсировать затраты на предвыборную кампанию для получения нужной должности, не говоря уж о разного рода удовольствиях вдали от всевидящего ока римских коллег.

Гай Гракх по возвращении с Сардинии, где он отслужил младшим магистратом, в своей пламенной речи позволил себе укорить коллег, которые «выпив взятое из дому вино, везут в Рим амфоры, доверху насыпанные серебром и золотом».[46] Одной фразой Гракх указал и на стяжательство римских чиновников, и на их высокомерное отношение к местному вину.

Римское правление в провинциях в целом было основано на принципе невмешательства (по крайней мере, по меркам более поздних империй): местным жителям позволялось придерживаться собственного календаря, чеканить монету, почитать собственных богов, соблюдать свои законы и иметь свое гражданское правительство. Но когда Рим предпочитал прямое руководство, то часто впадал в одну из крайностей: либо беспощадно эксплуатировал местное население, либо эта власть оказывалась равнодушной, плохо финансируемой и неэффективной.

Наместником в Киликию был отправлен в конце 50-х гг. до н. э. Цицерон, и своими яркими впечатлениями о провинции он поделился в письмах к родным. Его опыт являл собой, конечно, вопиющий контраст по сравнению с бесчинствами Верреса, тем не менее реальность устройства жизни в провинции оказалась далека от идеальной, с характерной для провинций хронической, повсеместной, но не слишком активной эксплуатацией. (Киликия занимала территорию около 100 000 кв. км в дебрях современного юга Турции.) В эту провинцию был включен и Кипр. Связь была настолько неразвитой, что по прибытии Цицерону никак не удавалось выяснить, где находился его предшественник, а три когорты из двух неукомплектованных, давно не получавших жалования и ропщущих легионов, и вовсе пропали. Возможно, они сопровождали предыдущего наместника. Никто не знал.

Цицерону, не имевшему никакого военного опыта, за исключением недолгой службы еще юнцом во время Союзнической войны, подвернулся случай немного прославиться на военном поприще. После одной удачной схватки с наиболее воинственным киликийским горным племенем он даже возгордился тем, что занимал тот же лагерь, который за 200 лет до него в войне против Дария занимал Александр Македонский. «Император, не мало превосходящий тебя и меня», – писал он Аттику то ли с мрачной иронией, то ли просто констатируя совпадение.[47] Большую часть рабочего времени Цицерон проводил в хлопотах: ему приходилось заслушивать в суде дела с участием римских граждан, разрешать споры между провинциалами, следить за небольшим штатом помощников, которые, похоже, специализировались на оскорблениях местного населения, а также удовлетворять запросы многочисленных друзей и знакомых.

Один молодой коллега Цицерона в Риме упрашивал его добыть ему несколько пантер для циркового зрелища. Цицерон уклонялся как мог, утверждая, не без иронии, что животных в его провинции осталось мало, что они, должно быть, решили мигрировать в соседнюю провинцию, избегая ловушек. Не столь смешной оказалась история с кредитами Марка Юния Брута. Человек, который спустя шесть лет возглавил убийц Цезаря, в этот момент активно занимался ростовщичеством, давая жителям кипрского Саламина взаймы под незаконные 48 процентов. Цицерон явно симпатизировал саламинцам и сумел удалить из города отряд римских солдат, который агентам Брута «одолжил» предыдущий наместник для принуждения к уплате долгов. По слухам, головорезы Брута осадили саламинскую курию (здание местного сената) и заморили пятерых сенаторов голодом. Но Цицерон предпочел не трогать заимодавца с хорошими связями и словно бы не замечал происходящего. Больше всего ему не хотелось задержаться в провинции, он мечтал покинуть Киликию и должность по закону, но как можно раньше: «Нет ничего более тягостного, чем управлять провинцией», – писал он брату. Когда его годичное пребывание истекло, он оставил наместником в этом огромном регионе одного из своих подчиненных, как сам о нем отзывался, – «мальчика и, пожалуй, глупого, лишенного достоинства и несдержанного!»[48] (Гая Целия Кальда) Такое вот ответственное управление…