Тобольского компромиссом в пользу Варнавы. Распутин задумался, внимательно посмотрел на Хвостова, теребя бороду, и через некоторое время заметил, что хочет встретиться с Волжиным и посмотреть ему в душу.

На следующей встрече старец был в сильном гневе.

– Твои агенты – конченые мерзавцы! – сказал он Белецкому. – Целыми днями ошиваются у меня на лестнице, повсюду ходят за мной, вечно таскаются следом, а не могут защитить от сплетен, которые распространяют на мой счет! Погодите, я вам покажу!

Он с яростью набросился на еду, бросая злые взгляды на Белецкого.

Тот сделал все от него зависящее, чтобы успокоить старца, и, естественно, пожелал узнать причину его недовольства. Наконец, спустя долгое время, Григорий Ефимович соизволил рассказать, что некий журналист по фамилии Дувидзон написал в «Биржевых ведомостях» статью, полную оскорбительных намеков в его адрес. Сначала этот Дувидзон приехал в Покровское, чтобы собрать там на Распутина внушительное досье. Потом он познакомился с семьей старца, даже стал считаться женихом его дочери Матрены, за которой пылко ухаживал, а когда таким образом выяснил достаточно интимных вещей о Распутине, опубликовал свою скандальную статью.

Утром уже следующего дня после того, как Григорий Ефимович изложил свою жалобу, Белецкий приказал сообщить ему, что дело улажено и что он позволит себе сам сообщить это старцу этим же вечером. И на следующем рыбном ужине Белецкий поведал Распутину о принятых против Дувидзона мерах. Григорий Ефимович слушал с довольной улыбкой, даже на какое-то время забыл про еду.

– Только я приехал в министерство, – рассказывал Белецкий, – как приказал произвести розыск относительно прошлого этого Дувидзона и собрал о нем немалое количество неприятных для него фактов. Теперь, когда я знал об этом типе достаточно, я его вызвал к себе и позволил ему заглянуть в его досье. Потом передал ему шестьсот рублей из секретных фондов и настоятельно порекомендовал впредь думать, прежде чем публиковать подобные статьи. Дувидзон понял и оставил мне все собранные им компрометирующие материалы. Сегодня днем, батюшка, я с удовольствием отвез эти бумаги Анне Вырубовой, которая вручит их вам.

Григорий Ефимович светился от счастья.

– Ты умный человек, Степан Петрович! – сказал он. – Чувствую, ты станешь министром!

Не стоит и говорить, что Хвостов был далеко не в восторге от этой фразы и сделал из нее вывод о необходимости установить за своим подчиненным еще более плотную, чем прежде, слежку. Уходя в тот вечер из квартиры Андроникова, он вновь посоветовал Червинской поставлять ему самые точные сведения о взаимоотношениях Белецкого со старцем.

Постепенно в столовой Андроникова установилась некоторая сердечность. Эти регулярно встречавшиеся люди в конце концов достаточно хорошо узнали друг друга и уже не стеснялись один другого. На это Белецкий и рассчитывал с самого начала, когда договаривался с Андрониковым. До этого момента он советовал Хвостову не затрагивать щекотливый вопрос открытия Думы; но теперь ему показалось, что наступил благоприятный момент.

Дума была особо дорога сердцу министра, и он, с момента своего назначения на пост, делал все от него зависящее, чтобы добиться ее созыва. Дума была распущена в начале войны, что соответствовало желаниям председателя Совета министров, старика Горемыкина, не имевшего желания отвечать на выпады депутатов. А Хвостов, чьи амбиции простирались до того, чтобы самому стать председателем Совета, напротив, рассчитывал доставить старому Горемыкину неприятности и показать на заседаниях Думы его неспособность. Действительно, Горемыкин был не тем человеком, кто мог бы противостоять депутатам; он сам говорил о себе, что ему давно пора в могилу.

Но чтобы созвать Думу, необходимо было сначала заручиться содействием Распутина, а Хвостов знал, насколько это непросто, а Белецкий уже не раз пытался выяснить его мнение по этому вопросу, и Григорий Ефимович всякий раз высказывался против.

– Да что такое эта Дума? – говорил он. – Разве это народные представители? Нет, это крупные помещики, аристократы, наконец, богачи! Там нет ни одного мужика!

И действительно, выборы, которые первоначально должны были приводить в Думу представителей народа, были так организованы, чтобы в нее проходили представители различных партий, а крестьяне были совершенно отодвинуты в сторону. Старец знал это положение, плохо в нем разбирался, но чувствовал, что парламент будет выступать против двух пунктов, единственно только и интересующих мужиков: мир и раздел крупных поместий между крестьянами. Кроме того, большинство самодовольных депутатов Думы, крупные помещики и аристократы, смотрели на Распутина с ненавистью и презрением; и сам он был настроен по отношению к ним очень враждебно.

Хвостов и Белецкий были прекрасно осведомлены об этом и лишь после долгих предварительных переговоров решились затронуть вопрос созыва Думы в разговоре со старцем. Прежде всего следовало обработать председателя Думы Родзянко, которому Хвостов добыл высокое отличие, после того как тот обещал не позволять никаких выпадов против Распутина. Имея в кармане это обещание председателя Думы, которого Григорий Ефимович особенно боялся, Хвостов начал во время ужинов у Андроникова воздействовать на Распутина.

В первую очередь он подчеркнул важность для страны созыва народных представителей, которых так долго не собирали. Когда министр убедился, что этот аргумент на старца не подействовал, он пошел дальше и попытался убедить собеседника, что дальнейшая отсрочка этого созыва Думы будет восприниматься как дело рук Распутина и еще больше усилит его непопулярность.

Согласно предварительной договоренности, в разговор вступил Белецкий и заметил, что, к его величайшему сожалению, в таких условиях полиции будет трудно обеспечивать безопасность старца; может так случиться, что какой-нибудь фанатик совершит на него покушение. Если же созвать Думу, это произведет наилучшее впечатление и всякая опасность будет устранена. Тогда Хвостов сообщил об обещании председателя Думы Родзянко, а Белецкий, в свою очередь, заверил, что товарищ председателя Думы Протопопов также заверил его, что заседания пройдут спокойно.

Распутин выслушал эти речи, не высказывая своего мнения. А уходя, с хитрой улыбкой сказал:

– Я спокойно обдумаю это на досуге!

Ободренный этими словами, Хвостов через несколько дней выехал в Ставку и попытался убедить царя в необходимости созыва Думы.

Но он опоздал. Старик Горемыкин пронюхал про заговор и принял меры по противодействию планам Хвостова. Первым делом он, насколько это было возможно, стал оттягивать принятие решения Совета министров, без которого указ о созыве Думы не мог быть представлен императору. Затем он сделал то, что сделал министр внутренних дел: вошел в контакт с Распутиным и без труда усилил его неприязнь к Думе.

Поэтому на следующем ужине, когда Хвостов спросил старца, какие решения приняты относительно созыва Думы, тот сухо ответил:

– Нам это сейчас без надобности!

И переубедить его не удалось. Когда Андроников передавал ему крупную сумму денег, Распутин снова