Случайный таксист из Шереметьева выгрузил вас и уехал. Как хотите – так и разбирайтесь.

Косой дождь узорит воздух между тобой и испанской теткой – словно хочет ее зачеркнуть.

Зажмурить глаза, через секунду открыть – а ее уже нет!

Но она есть.

Два человека рядом – это целая жизнь одна на двоих, пусть даже совсем ненадолго. И вот Нина с этой очередной Клаудией стоят на тротуаре и смотрят друг на друга. Какие уж тут принципы – хватаешь чемодан и тащишь за собой. Главное – не сломать колесики. А так он ничего, крепкий.

Клиентка горестно вздыхает – не может справиться с оставшимися двумя чемоданами, хотя сама виновата – приволокла таких чудищ с собой из Барселоны, а Нина тут ни при чем. У нее и вещей-то столько не наберется, даже если собрать все что есть: вещи зимние, летние, осенне-весенние, косметику и бижутерию.

Иностранцы – заранее с ними ничего нельзя знать наверняка. Например, тетка с гипертрофированным багажом при ближайшем рассмотрении оказалась вполне ничего, к тому же из самой Гранады, где жил и умер Федерико Гарсиа Лорка. Нина чуть не прослезилась, когда про это узнала. И испанка тоже очень была тронута, что в России люди так живо реагируют на слово «Гранада» – прямо-таки первый встречный знает столько всего про этот испанский город в горах.

Но иностранцев тоже можно понять: зачем так много чемоданов, почему сами такие странные. Когда отправляешься в чужую страну усыновлять ребенка, тоже ничего не знаешь заранее, вот и чувствуешь себя неуютно вдали от знакомых проверенных предметов – и на всякий случай тащишь с собой всего побольше.

Устроив Клаудию в отеле, Нина не спешит на метро – ей хочется прогуляться. Клаудия просила сделать ей персональную экскурсию, но Нина отказалась. Сказала, что у нее много дел. Побыть свободной сегодня, если с завтрашнего дня она и так приставлена к этой Клаудии. Дойти от Полянки до Кремля, не спеша перейти мосты, пустые в воскресное утро. Ну и что же, что дождь. Вид с этих мостов, одиночество в самом сердце Москвы стоят промокшей куртки и несчастных пятнадцати евро за час персональной экскурсии – маленького импровизированного спектакля, который туземный гид разыгрывает перед платежеспособным иностранцем. Спектакли завтра, а сегодня – притихшая, заспанная Москва, которая стыдливо открывается тому, кто застал врасплох ее позднее пробуждение. Свинцовая река с прогулочным катером – как будто белый утюг по серому сатину; вот бы знать, откуда там сейчас пассажиры; и тусклые аллеи Александровского сада, а между делом – кусок «Маргариты» в «Сбарро» в Охотном ряду и какой-нибудь несложный салат. И после – Площадь Революции, Тверская или направо – Кузнецкий мост, тоже почти пустой: потому что воскресенье, потому что осень, потому что дождь.

Испанцы похожи друг на друга не только именами и фамилиями. У всех одинаковая мимика – когда слушают, когда смеются. Вежливая улыбка, признак хорошего воспитания. Поджатая нижняя губа – когда сочувствуют или удивляются. Они, может, и не сочувствуют, и не удивляются вовсе, но все равно: закушенная губа обозначает замешательство. Вежливо осведомляются, как Нина себя чувствует. Не устала? Не замерзла? Нина их жалеет. Она догадывается – каково это, одним в России. Даже расстояния пугают – тысячи и тысячи километров непроходимой зимы. Снег и снег. И мерзлые высокие небеса. Бояться России – это же так понятно.

Нина приходит к выводу, что мужчины симпатичнее своих жен. Или ей только так кажется? Она остается с ними один на один в последний день, когда нужно идти в консульство, где усыновленному сироте оформляют визу, а сам ребенок сидит в это время в отеле вместе с новоиспеченной матерью – и в этот последний день мужчины преображаются. Оттаивают, как зимние цветы. Пытаются даже приударить за Ниной. Потому что у них в Барселоне или Мадриде такие не водятся. Потому что последний глоток свободы, лебединая песня.

Нина слышала о романах русских переводчиц с иностранцами: нет, она таких романов не понимает. Эта вежливая улыбка, этот страх в уголках глаз. Ручная, карманная Европа, из которой они сюда приезжают. Можно ли влюбиться в мужчину, который не уверен в себе? Который прячет страх за вежливой улыбкой и поверхностной болтовней?

Рядом с иностранцами Нина иногда испытывала что-то вроде приступов национальной гордости, территориального превосходства: такие приступы возникали неожиданно, заставая ее врасплох. Это был животный инстинкт, в котором Нина не призналась бы никому – ни себе, ни другим: у тебя крошечная Европа, а у меня вон чего – тысячи километров пустынной земли.

Несмотря на университет, диссертацию о Дали и детство в центре Москвы, выросла Нина на материных рассказах о Крайнем Севере. Колыма, река Яна, лиловые горы Колымского края, которые Нина видела на фотографиях, все время незаметно присутствовали в ее жизни. Мать надолго исчезала каждое лето, потом возвращалась и казалась Нине немного другой. И Нина тоже менялась, потому что с приездом матери вдруг оказывалось, что позади уютной обустроенной жизни, полной вкусной еды, удобных вещей, свободного перемещения на городском транспорте, существует что-то совсем другое…

* * *

С Ксенией Нина проводила довольно много времени. Только в присутствии Ксении рассеивалось предчувствие грозной беды, преследовавшее Нину неотвязно днем и ночью. Ксения держалась так независимо, так уверенно и невозмутимо, что, глядя на нее, Нина успокаивалась. Однажды она преспокойно рассказала, что Кирилл пришел в неописуемую ярость, узнав о ее вероломстве, – ей рассказала про это Алевтина, одна из рогожинских посредниц, которой Кирилл в отчаянии названивал, чтобы поделиться своим горем.

– Ты не боишься? – спросила Нина.

– А чего бояться-то? Что он мне сделает? У него, между прочим, тоже рыло в пуху, и нарываться на неприятности он не станет. Кирилл – трус.

Нина молчала. «Неужели Ксения так недальновидна? – думала она. – Что значит трус? Даже самый распоследний трус попытается отомстить, если кто-то посмел забраться в его огород и там хозяйничает. Причем не кто-то чужой, а Ксения, доверенное лицо, подруга юности, которую он пустил в огород сам, а потом она его оттуда выгнала, как лиса зайца из лубяной избушки».

Однако невозмутимость Ксении внушала Нине оптимизм. Тем более шло время, месяц проходил за месяцем, унося их обеих все дальше от того вечера в китайском ресторане, а Кирилл не проявлялся. «Все-таки Ксения его хорошо знает, – рассуждала Нина. – Видимо, он действительно не хочет с ней связываться. А может, ему и так всего хватает – ведь Рогожин у него не единственный регион, есть и другие».

И все же спокойствие наступало только в те часы, когда Ксения была неподалеку. Если же они несколько дней не виделись, тревога вновь наваливалась на Нину, лишая аппетита и сна.

Но виделись они часто.

Их объединяло то, что принято называть «общими интересами». Иначе говоря, Ксения была единственным человеком, полностью разделявшим Нинино новое увлечение и находящимся в курсе всех ее дел. От старых знакомых, даже от Макса и матери специфику своего бизнеса Нина по возможности старалась утаить. Впрочем, никто особенно и не вникал: мать, пораженная суммой, выданной на текущие расходы, вопросов больше не задавала, старые университетские подруги отдалились и поблекли, поскольку с кафедры Нина ушла, прежние разговоры вести разучилась, все время куда-то спешила и книжек почти не читала, а новых друзей она пока не приобрела. Кроме того, времени для общения с кем-либо кроме Ксении у нее попросту не было. Даже с Максом она виделась редко.