– Прости меня, Эллен, – сказал он и повернулся к Шугар, – «Если только… хммм…» что?

– Ну, Мэйфлауэр… – она уставила указательный палец на него, так, что почти уперлась ему в грудь, и Хайдену пришлось сделать шаг назад. – Я просто подумала, что вы двое могли бы сделать мне более привлекательное предложение, в таком случае…

– Сколько? Сколько вы хотите? – я снова полезла за чековой книжкой.

– Подожди минутку, милая, – остановил меня Хайден и повернулся к Шугар: – Мы пока не собираемся выписывать вам чек.

Я с недоумением посмотрела на Хайдена:

– Он имеет в виду, что сумма должна быть… эээ… ну, приемлемой. И все. Что вы об этом думаете?

Хайден махнул рукой.

– Подождите, подождите. Вы сказали, что уже кому-то продали эти картины?

– Ну да, – ответила Шугар. – Он все картины разом забрал и заплатил.

– Кто? Кто забрал картины? – спросила я.

Шугар пожала плечами.

– Ну этот… торговец-то картинами из Бостона.

– И вы что-нибудь подписывали? – продолжал Хайден задавать вопросы. – Какой-нибудь договор? Бумаги какие-нибудь?

Я затаила дыхание.

– Конечно. Подписала бумажку, которую он мне сунул.

– Бумажку, – повторил Хайден. – А она у вас есть? Мы можем на нее взглянуть?

Шугар вышла из комнаты и вернулась с листком бумаги, сложенным втрое.

Хайден прочитал его – и посмотрел на меня.

– Она продала картины в некую «Галерею Миллбэнк» в Бостоне, – он снова повернулся к Шугар: – Мы юристы. И как юристы, мы можем доказать, что у вас не было права продавать эти картины, потому что они вам не принадлежали. Они были привезены сюда вашей матерью, а она хотела, что мисс Брэндфорд их забрала. Мы приостановим вашу так называемую «сделку по продаже» этих картин в «Галерею Миллбэнк».

Шугар скрестила руки на груди и поджала губы:

– Что ж, посмотрим кто кого, да?

В комнату вошел кот Шугар, направляясь прямо к высоченной, фута в три, пирамиде из пустых банок от желе в углу. Выглядело это так, будто он собирался взобраться на самый верх этой пирамиды.

– Пойдем отсюда, – шепнул Хайден. – Сегодня мы все равно не сможем забрать картины, но я их добуду для тебя, не беспокойся.

Он поковылял по коридору, держась одной рукой за стену, чтобы не упасть. Уже у самой двери он последний раз обернулся к Шугар:

– Миссис Хоули, я полагаю, вы понимаете, что картины должны оставаться на месте, если вы не хотите очень серьезных и очень дорогостоящих судебных разбирательств.

Шугар замерла на пороге, рот ее слегка открылся.

– Вам меня не запугать, Мэйфлауэр. Никто не разговаривает с Шугар таким тоном.

– Надеюсь, вы нас услышали, – ответил Хайден, пока я открывала дверь.

Снаружи все еще лил дождь, холодные капли прыгали по серой подъездной дорожке, из двора Шугар на улицу текли потоки грязи. Мы постояли под навесом, а потом помчались к машине так быстро, как позволяла травмированная лодыжка Хайдена – Хайден волочил свою больную ногу, словно тяжелый мешок с пожитками. Последнее, что мы слышали, уже сбегая с крыльца – это грохот, несущийся из дома, как будто сотни пустых банок из-под желе раскатились по полу…

Итак, Хайден был прав, думала я, сидя на постели в нашей номере на следующее утро. Шугар Хоули сумасшедшая. И поэтому, несмотря на все уверения Хайдена, что он добудет для меня эти картины, я чувствовала, что сделать это будет совсем не так легко.

Оглядев комнату, я задержала взгляд на трещине на потолке, слушая, как мой жених разговаривает по сотовому телефону в туалете:

– Я думаю, у нас неплохие шансы на победу, – говорил он кому-то из наших коллег в офисе. – Именно это я и сказал Элизабет. Она понимает, но у них там какой-то новый режим и всем все доступно…

Я повернула голову в сторону ванной и показала на часы: было одиннадцать пятнадцать. Мы собирались быть у Портеров в одиннадцать тридцать – я хотела показать Хайдену картину на чердаке и сделать несколько снимков.

Он зажал рукой телефон и шепнул:

– Езжай без меня. «Эштон Фармасьютиклс» – опять какая-то путаница.

– Ты уверен? – тоже шепотом спросила я, очень расстроившись.

Он кивнул.

– Сделай побольше фотографий. Ребята из «Таймс» тоже наверняка захотят на них посмотреть.

Ребята из «Таймс». О господи, они же приедут сегодня вечером и будут мучить меня и Хайдена интервью и фотосессиями завтра утром!

Я взяла камеру и пошла вниз, стараясь думать о чем-нибудь другом. Посидела пару минут в машине, глядя на приборную доску, а потом стала рыться в своих дисках, ища что-нибудь, что могло бы меня успокоить. Наконец я выбрала песню Эллы Фитцджеральд «Жаворонок», и песня неслась из открытых окон моей машины, пока я ехала к дому Портеров. Бабушка любила Эллу – и я тоже любила Эллу. Ее голос и прекрасная музыка в исполнении оркестра Нельсона Риддла всегда очень благотворно влияли на мою нервную систему.

Примерно полчаса я провела у Портеров, сначала разговаривая со Сьюзан и ее мужем, а потом фотографируя картину. Она была точно такая, какой я ее запомнила: яркая и почти сказочная, с любовно выписанными девушкой и юношей, дубами и сарайчиком. Когда я уходила от Портеров, настроение у меня было куда лучше.

На обратном пути в гостиницу я ехала мимо Кенлин Фарм. И увидев проем в стене и грязную дорогу, ведущую внутрь, не удержалась и свернула туда. Солнце светило мне в глаза, пока колеса моей машины ехали по проложенной грузовиком Роя колее. Припарковавшись у стены, я пошла по следам, оставленным двумя днями ранее, и забралась на склон, где мы сидели. На его вершине я приставила к глазам видоискатель камеры и медленно повела ее в сторону, как учила меня бабушка. Снимать можно было бесконечно – с каждой точки обзора картинка получалась изумительная и неповторимая: заросли дикого красного винограда, упавшие валуны, из которых выстраиваются удивительные геометрические фигуры, зеленый лишайник, покрывающий камни, балтиморская иволга, похожая на чуть подсохший апельсин, а внизу, у самых моих ног – кузнечик, зацепившийся за стебелек фиолетовой астры. Я могла бы провести здесь целый день – и все равно увидела бы лишь малую часть здешней красоты, только то, что лежит на поверхности. И то далеко не все.

Солнце ласковым теплом окутывало мне плечи, когда я наклонялась, чтобы снять бутоны желтого болотника, перистые лепестки василька и невесомые, кружевные крылышки двух ос, кружащих над крохотными белыми цветочками багульника. Когда я закончила фотографировать бабочку-монарха, отдыхающую на молочае, я вдруг обнаружила, что с момента моего приезда прошло уже больше часа.

Я пошла вниз по склону, наслаждаясь пением птиц, ароматами некошеной травы и полевых цветов, запахом влажной земли у меня под ногами. Справа я увидела группу деревьев и тот одинокий дуб, на ствол которого два дня назад облокачивался Рой.