возможно, один из тех немцев, что погибли, когда мы сидели в ПБЛ. Никаких намеков на его напарника. Интересно, подумал я, он умер на пути вниз или на пути наверх? Интересно, подумал я, сколько людей ждали его дома? Не знаю ни одного восходителя, который бы лез на гору без твердой уверенности, что вернется живым. Я сделал шаг и встал к погибшему альпинисту спиной, пытаясь выбросить слова мамы из головы.

Впереди лежало ледовое поле под пирамидой и вершинное ребро.

Йоги показал пальцем на часы, потом поднял два пальца. У нас осталось два часа.

Мы пристегнулись к веревкам и побежали через ледовое поле. Не знаю, как Сунджо, а у меня началась самая настоящая «вершинная лихорадка». Ведь сейчас у меня вообще почти не должно было оставаться сил, а вместо это я чувствовал себя как марафонец на старте. Слова мамы растворились в воздухе. Ничто не помешает мне зайти на самый верх.

Поле постепенно делалось круче, окаймляя нечто каменное. Я подумал, это вершина, но это оказалась груда камней, наваленная недавней лавиной. Иные из булыжников были размером со школьный автобус. Черт!!! Пройти все это только ради того, чтобы упереться в лавину? Через эту кучу мы переберемся, но на это уйдут многие часы.

Йоги показал на кучу камней и покачал головой.

Еще бы не обидно! — подумал я, с горечью глядя на камни. Йоги дернул меня за рукав. Я решил, что это команда спускаться. Все, конец приключениям. Я хотел крикнуть ему, чтобы должны попытаться ради Сунджо. Впрочем, бесполезно.

А Йоги, оказывается, вовсе не давал команду на спуск. Он указал на другой скальный склон, в стороне от последнего бастиона. Оказывается, путь на вершину лежит мимо ледового поля и кучи камней, а не сквозь них.

И снова нам пришлось идти траверсом по узкому карнизу вдоль стены, зацепившись за веревку, которая выглядела так, словно висит тут уже лет триста. Пройдя метров пятьдесят, мы уткнулись в стену, облезть которую было не так легко — потребовалось много времени и все наши акробатические способности. В конце траверса мы прошли серию небольших карнизов, потратив на них минут двадцать. Преодолев их, мы вышли на верхний склон ледового поля пирамиды, обогнув обломки лавины.

Ветер дул изо всех сил. Яш нашел скалу, за которой мы сумели спрятаться от ветра. Сделали последний привал перед штурмом. Йоги снова показал на часы, встал и пошел. Я снял, как он уходит наверх, а за ним — Сунджо и Яш. Я думал, это вершина. Снова нет — мы ее увидели, только выйдя на верхнюю кромку ледового поля. Цветные флаги трепыхались на ветру в каких-то 200 метрах.

Мы снова сделали привал, но я встал раньше всех.

— Я иду вперед! — крикнул я что было сил, чтобы перекричать воющий ветер. — Я сниму, как вы поднимаетесь!

Вранье — я просто не мог удержаться. Ведь она — вот она, вершина!

180 метров...

Два футбольных поля. Но на высоте восемь тысяч восемьсот метров это расстояние превращается по ощущениям в тридцать километров.

Три шага... отдохнуть... три шага... отдохнуть... два шага... отдохнуть...

Я понял, что на вершину лучше не смотреть. Каждый раз, когда я поднимал на нее глаза, мне казалось, что она делается дальше, а не ближе, словно я иду назад. Сунджо, Яш и Йоги отставали от меня метров на сто, двигаясь не быстрее улитки. Я поснимал их минуты две, потом снова пошел наверх.

30 метров...

27 метров...

Я остановился и проверил кислород, решив, что баллон пустой. В нем оставалась добрая половина. Два литра в минуту. Кажется, этого маловато, как же я жив еще?

24 метра...

15 метров...

Я посмотрел на часы. Тринадцать часов девять минут. До поворота назад — двадцать шесть минут. Я остановился отдохнуть. Альтиметр показывал восемь тысяч восемьсот сорок метров, выше любой другой горы на земле. И я стоял там! Остается восемь метров до вершины.

Было холодно и ветрено, но здесь погода никогда не бывает лучше, чем сейчас. Передо мной открывался вид на сотни километров во все стороны. Слово «восхитительно» не может писать эту красоту. Даже слово «божественно» не подходит. Это нужно видеть.

Сунджо уверенно догонял меня, отставая всего на шесть метров. Слева и справа от него шли Йоги и Яш. Я хотел сначала повернуться и продолжить восхождение, но вместо этого включил камеру и снял, как подходят мои товарищи. Теперь я видел, что Сунджо еле держится на ногах, а Яш и Йоги тянут его наверх. Они добрались до меня в тринадцать часов девятнадцать минут. Сунджо упал на колени; было видно, что дышать ему тяжело. Я глянул на его регулятор — братья-шерпы уже переставили его на четыре литра.

Я дал ему отдохнуть, потом сел рядом, сказал:

— Сунджо, у тебя все получится! Только посмотри — вот она! Каких-то восемь метров по высоте!

Я показал пальцем на шест, вогнанный в снег. Он поднял глаза, посмотрел на флаги, трепещущие на ветру, и кивнул, но и не думал подниматься.

— Прикоснешься к шесту — и оттуда дорога только вниз, — сказал я.

Сунджо покачал головой:

— Не могу. Нет сил.

— Ты должен! Ради сестер. Ради себя.

Он снова покачал головой. Я поглядел на Йоги и Яша. Они выглядели не лучше Сунджо. Тащить его вверх оказалось выше их сил. Я посмотрел на часы. Двенадцать минут до поворота назад. Даже если мы выйдем сию секунду, мы не успеем до вершины к часу тридцати пяти.

— Иди, — сказал Сунджо отрешенно, — я пошел вниз.

— Тебе нельзя назад. Там тебя ждут китайцы.

— Я как-нибудь справлюсь.

И он, и я прекрасно понимали, что это чушь. Я посмотрел вниз. Еще две группы преодолели третью ступень и лезли по драконьему хвосту. Видимо, поздно вышли или столкнулись с трудностями на пути. Если погода не переменится, они смогут спуститься.

Никогда нельзя заранее сказать, кого гора пустит, а кого нет... Сунджо не сможет зайти на вершину без тебя...

— Пошли. — Я схватил Сунджо и поставил его на ноги. Мы пошли вверх, и с каждым шагом силы возвращались к Сунджо. Семь метров... Шесть метров... Пять метров...

Три метра...

Я остановился, посмотрел на шест у вершины, повернулся, посмотрел вниз.

— В чем дело? — спросил Сунджо.

Я еще раз посмотрел на шест, потом снял очки и посмотрел на Сунджо.

—