— Послезавтра, если позволит погода, — ответил Джош. — Я собирался подождать еще, но сегодня сводил своих на тренировочный подъем и все выглядели очень хорошо. Кажется, зараза кончилась.

— Мы идем в Четвертый лагерь утром. Увидимся по пути вниз.

— Удачи!

— Пока.

Думаю, это последний эфир, который нам удастся послушать. Интересно, Джош удивится, когда не встретит меня на пути наверх?

Я спросил Сунджо, как у него дела.

— С кислородом куда лучше, но я все равно не уверен. Сегодня было очень, очень тяжело.

— Здесь всем тяжело. Такие уж тут места.

— Я должен, я должен взойти на вершину, — сказал он. — Ради сестер и мамы.

А ведь правильно говорит, подумал я. Ради сестер и матери можно рисковать жизнью, достойно. А вот какого черта я тут делаю? Ради чего? Ради Джошевой компании? Ради своих амбиций?

Кислород навел порядок у меня в мозгу, и я осознал, как скучаю по крошкам-горошкам, маме и даже Рольфу. И тут я подумал про тела, мимо которых мы прошли по пути сюда. У них же тоже были матери, друзья и так далее. Кто остался жить после них? Не самые приятные мысли, а ведь надо попытаться заснуть...

СПАТЬ С КИСЛОРОДОМ - ПОЛНОЕ СЧАСТЬЕ, но есть один нюанс. Кислород поступает через маску, а вот в маске спать до невозможности неудобно, полночи ищешь позу, в которой ремни не впиваются в кожу. Система выпуска отработанного воздуха смердела, а в мундштуке накапливалась ледяная отвратительная жижа; каждый раз, когда я поворачивался на бок, по шее стекала слюна. В общем, и я, и Сунджо встали рано.

Мы по нескольку раз перепроверили наше снаряжение. Оставить в лагере что-то важное, например лишнюю батарейку или рукавицу, — значит подписать себе смертный приговор.

В этот раз вперед ушел Йоги, а Яш остался вести нас в Шестой лагерь. Первым препятствием оказался довольно крутой снежник, по которому пришлось передвигаться на четвереньках, по ледорубу в каждой руке и на кошках. Я, как идиот, решил, что раз мы теперь лезем с кислородом, все будет, словно мы лезем на уровне моря. Полнейшая чушь.

Покорив снежник, я чувствовал себя так, словно кислорода нет ни в воздухе, ни в баллоне. Я подумал, что-то не так с маской или, может, в баллоне кончился кислород. Нет, все было в полном порядке. А штука в том, что два литра кислорода в минуту вовсе не симулируют условия на уровне моря — нет, они банально позволяют остаться живым на высоте выше 7700 метров над ним. И, конечно, большая разница: лежишь ты в палатке и отдыхаешь или лезешь на четвереньках по крутому снежнику. Я вынул камеру и снимал Сунджо, пока он полз ко мне. По его лицу я понял, что он сделал то же открытие насчет высоты и кислорода, что и я.

— Пик, надо назад, мы не сможем дальше идти, — выдохнул он. — Пик, я серьезно, я просто больше не могу.

— Да ладно тебе, мы просто слишком резво взялись за этот снежник, — сказал я с деланой уверенностью в голосе. — Надо экономно расходовать силы, и все будет в порядке.

Он кивнул, но в его глазах был ясно виден страх. И я его понимаю. По пути сюда мы прошли мимо полудюжины трупов.

Через несколько часов я остановился и поглядел на часы. Альтиметр показывал, что мы преодолели отметку в 8 тысяч метров над уровнем моря и тем самым официально вступили в зону смерти. Здесь каждая прошедшая минута — обратный отсчет до твоей гибели.

Мы ввалились в Шестой лагерь словно трое зомби. Йоги поставил палатки, но выглядел не сильно лучше нашего. Он сказал Сунджо, чтобы тот раскочегарил примус и растопил побольше снега — нам нужно было пить, пить и пить. При этом одна мысль о питье и пище вызывала у меня острый приступ рвоты.

Я включил камеру и снял, как Сунджо зажигает примус. Он раз пятьдесят щелкал кремнем, но огонек на зажигалке не загорался — так мало кислорода в воздухе. Когда примус наконец загорелся, Сунджо показал мне большой палец — стер в кровь, словно отрубил.

Мы влили в себя сколько могли горячей воды и с грехом пополам поели, а затем залезли в спальники и стали ждать. Спать никто даже не собирался.

Внутри палатки на стенках был иней от нашего дыхания. Каждое движение вызывало мини-снегопад.

Говорят, когда умираешь, перед глазами проходит вся жизнь. Не знаю, как у кого, а перед моими глазами словно в замедленной съемке проходила моя — этакий фильм ужасов. Наверное, это всё трупы по дороге. Я вспоминал, как мама упала с той стены, воображал себе того мальчика, как он летит с Утюга, Сунджо, висящего на волоске на ледяной стене, отца Сунджо, как он несет умирающего папу вниз, а потом умирает сам от разрыва сердца...

Мрачный киносеанс прервал Йоги, откинувший полог палатки. Он был в маске.

— Нам пора, — сказал он.

В смысле, не выходить, а начинать собираться. Сначала шерпы заставили нас выпить побольше воды, потом сходить по туалетным делам (а это проще сказать, чем сделать, когда снаружи минус тридцать пять), и так далее, и тому подобное. Мы вышли через два часа.

Поверить невозможно. Мы вышли штурмовать вершину Эвереста.

Я посмотрел на часы. Один час тридцать пять минут. Итак, у нас есть двенадцать часов на подъем.

Вершина мира

ВЫЙДЯ ИЗ ШЕСТОГО ЛАГЕРЯ, мы пересекли два снежника. Яш шел впереди, Йоги замыкал. На дальнем конце второго снежника нам начали попадаться не прикрытые снегом скальные участки. Я глаз не сводил с налобника у Яша на шлеме. Он шел метрах в ста пятидесяти впереди меня. Дышать было тяжело, воздух ледяной, но постепенно я начал осознавать, что все-таки идется не так тяжело, как я ожидал. Во всяком случае, не хуже и не тяжелее, чем вчера и в предыдущие дни.

И тут, к моему ужасу, фонарь Яша пополз вверх. Я несколько раз сморгнул — может, это обман зрения.

Нет. Яш лез вверх по вертикальной стене.

— Желтый пояс! — взревел Йоги, чтобы перекричать штормовой ветер. — Осторожно!

Мы отправились вслед за Яшем. Каждый захват рукой выбивал из стены струйки желтого известняка, кошки не помогали, а мешали. Кошки предназначены для