— Так заметно?

— Ты сильно хромаешь.

— Обычно я хожу с тростью, — сказал он.

— Это тоже? В тюрьме?

— На допросе.

— Ох, Туен… Они же всё и так знали…

— Возможно.

— Они точно знали. Зачем они тебя мучили, зачем?

— Не знаю. Дело прошлое, У.

— Ты прав. — Она стала пить чай, и Нам Туен последовал её примеру. Горячий напиток обжёг язык, горло и пищевод. — Но несправедливо, что из нас всех… Мы ведь были молоды и ничего не понимали, и так поплатился только ты.

— Вы не понимали. — Он посмотрел в окно.

— Ещё чаю, пожалуйста, — обратилась У к официанту. — Как тебе здесь? Вон там, — У указала на противоположную сторону улицы, где сейчас припарковался снегоуборщик, — мы целовались с Ингом, и я сказала ему, что беременна нашим первым.

— После собрания?

— Да.

— А я сделал своей жене предложение на одном из собраний.

— Мы все были так рады за вас, — улыбнулась У. Официант вернулся с полным чайником.

— Чем сейчас занимаешься?

— Воспитываю детей.

— Вышла замуж?

— Нет… Но у меня есть поклонник.

— Собираешься?

— Думаю, стоит…

— Его возбуждают истории о твоём прошлом?

— Гораздо больше, чем моё дряблое тело, точно.

— Извини, У.

— О чём ты, — она протянула руку и накрыла его ладонь. У неё была миниатюрная, тоненькая ручка, и Нам Туену она показалась очень холодной. — Так ты, значит, теперь с правительством?

— Лучше скажи, что за друг дал тебе мой номер.

— Один друг из секретариата партии. Ты вряд ли его знаешь, но там только и говорят о тебе. Он, услышав твоё имя, сразу рассказал мне.

— Я почти никого не знаю, — покачал он головой, — я в этом городе как привидение.

— Перестань.

— Еду по городу и вспоминаю… — Он потёр переносицу. — Здесь я гулял с женой… Тут прощался с друзьями, тут праздновали чей-то день рождения, здесь я стоял с транспарантом, там проходили полицейские отряды…

— Со мной тоже такое бывает. — У достала из сумочки электронную сигарету. — Тебе дать?

— Нет, спасибо.

Она затянулась, и лампочка на кончике сигареты загорелась, имитируя огонёк.

— Со мной тоже такое бывает, но я все эти годы была здесь. Так что не думай, дело не в тебе, Туен, дело во времени.

— Наверное, — сказал он.

— Тебя правда освободил лично председатель?

— Да.

— И привёл к себе в кабинет?

— Кто тебе рассказал?

— Почитай Интернет, — ответила она. — Там все очень обеспокоены твоей судьбой.

— Где же они все были раньше, — сказал он, — где были они все год назад?

— Если тебя и правда освободил председатель, значит, кое-кто о тебе помнил.

Он промолчал.

— Ты сейчас работаешь на них? — спросила она. — Лично на председателя? Или… Если не хочешь, не отвечай, если это секрет.

— Я не думаю, что такой уж секрет. Но я мало в чём уверен.

— Помню, — она выпустила дым через ноздри, — в своё время ты был во всём уверен… Кажется, в те дни прошла вся моя жизнь. Настоящая жизнь, я имею в виду. Она закончилась, когда у Инга разорвалось сердце, а вас всех схватил….

— Скажи, У, — спросил он, — ты помнишь, мы мечтали, как объединим Корею?

— Мечтали.

— Как ты думаешь, мы сделали хоть первый шаг?

— Первый шаг?

— Хоть что-то мы изменили?

— Думаю, да, — ответила она, минуту подумав. — Но только свои жизни.

— Возможно, — сказал он. — А возможно, и не только.

— О чём ты?

— Я так…

— Хочешь сказать, нужно вернуться к подрывной деятельности? — улыбнулась она. — Пароли и явки те же?

— Те же, — согласился он. — Люди другие.

— В этот раз выдалась холодная зима. — Она завернулась плотнее в свой плед. — Не холодно тебе?

— Нет, — сказал он. — Со временем потеплеет.

Фань Куань победил. Прошёл год с избрания его председателем КНР, и эту годовщину профессор истории, получивший на ближайшие пять лет в управление ядерную сверхдержаву, решил отметить разрешением на свободное создание и регистрацию политических партий.

Консервативная пресса писала, что он уничтожает страну и подрывает основы государства; либеральная пресса заявляла, что это «широкий жест» в сторону среднего класса, проявление популизма, в действительности никак не влияющее на государственное устройство и никак не демократизирующее систему управления.

Фань Куань делал вид, что его не волновали эти крики, хотя, как знал Нам Туен, помощники регулярно приносили ему данные интернет-мониторингов. Рост социального недовольства, наблюдавшийся в последние десять лет (преимущественно в крупных городах), замедлился. Кредит доверия, выданный новому правительству, постепенно уменьшался, и Фань Куань решил начать по нему выплаты.

Результат оказался посредственным. Действительно, на правящую партию продолжала работать вся государственная машина, никакой поддержки новым политическим объединениям не предоставлялось, их ждали лишь препоны — оппоненты, как внутри, так и вне страны, продолжали атаковать Фань Куаня. А он хранил молчание и собирался преподнести им кое-что новое.

— Порадуйте меня. — Он пригласил Нам Туена в свой кабинет после внеочередного заседания Государственного совета. За продолговатым столом сидел сам председатель и полный высокий человек с узкими плечами и проплешинами у висков. Это был министр иностранных дел Китая Ван Шэнли. Нам Туен впервые встретился с ним лично.

— Я доработал программу сообразно вашим пожеланиям, — сказал Нам Туен. Он аккуратно раскрыл портфель, доставая оттуда документы.

— Министр Ван ещё не успел ознакомиться с вашими предложениями, — сказал Фань Куань. — Проведите для него краткий брифинг, пожалуйста.

— Да. — Нам Туен перевёл взгляд на министра. В отличие от Фань Куаня, его вид не располагал к дружеской беседе: жёсткий, стесняющий движения костюм и туго затянутый галстук, непроницаемое выражение лица.

— Исходя из поставленной передо мной задачи, — начал Нам Туен, — я разработал план, реализация которого в конечной перспективе должна привести к объединению Северной Кореи с Южной на федеративной основе…

— Но под управлением Сеула? — уточнил Ван Шэнли.