Вовсе нет, это неправда. Я к нему не прикасалась.

Я не кричала на него. Возможно, я повысила голос.

Он чувствовал угрозу? Чисто физическую угрозу?

Мои коллеги? Когда?

Нет, сегодня я взяла свободный день.

Нет, я забыла об этом сообщить.

Все верно. Изабелла Карлссон – моя пациентка.

Она участвует в групповой терапии в моей консультации.

Я еще не перестала общаться с нею. Пока нет.

Нет, я знаю, что она моя дочь. Послушайте, я…

Вы не могли бы, по крайней мере, дослушать меня?

Я кидаю взгляд на Хенрика, ища поддержки. Он встает и становится к окну, смотрит в сад. Я закрываю глаза.

Вдох. Выдох.

Да, я была в Веллингбю.

Возле дома, где она живет, возможно.

Не понимаю. Что вы имеете в виду?

И в Бурленге я тоже побывала.

На участок я не заходила. Соседи лгут. Все это ложь.

Вовсе нет. Я сидела в машине.

Мне известно, что она учится в Королевском техническом институте.

Один раз.

Я звонила Изабелле несколько раз.

Да, я оставляла сообщения.

Точно не помню, что я говорила.

На наших сессиях я не вела себя непрофессионально.

Нет, я такого не делала.

Встречаться со мной вне сессии групповой терапии? Это было всего лишь мое предложение. В рамках терапии в целом.

Хенрик оборачивается к инспектору Оливии Лундквист. Он по-прежнему ни разу не взглянул на меня.

– Стало быть, речь идет о нынешнем пациенте, который обвиняет мою жену в преследованиях и еще бог весть в чем? – спросил он.

– Да, – ответила Оливия Лундквист. – Вместе с родителями Лины. Велик риск, что Стелла лишится права иметь практику. На нее уже ранее подано заявление в инспекцию, а теперь еще и в полицию. Ситуация для нее весьма неприятная.

Оливия Лундквист требовательно смотрела на меня – с той серьезностью, которая еще раз подчеркивала, насколько серьезно положение дел.

Меня уже осудили без суда и следствия.

– Что будет теперь? – спросил Хенрик.

Оливия Лундквист рассказала о допросах, о предварительном следствии, о том, что прокурор будет принимать решение о возбуждении уголовного дела.

В доме было тихо. Хенрик уехал почти сразу же за полицейскими. Он тоже задавал мне вопросы.

Какого черта я продолжаю что-то от него скрывать? Как я могу раз за разом лгать ему прямо в лицо? Что заставляет меня так поступать? Каковы мои мотивы?

Я ответила, что все это – сплошное недоразумение. Сказала, что никого не желала всему этому подвергать – особенно его.

Тогда Хенрик осведомился, как это может быть недоразумением. Ведь я сама признала, что преследовала Изабеллу, звонила ей и продолжаю общаться с ней. Вопреки тому, что я говорила ему. Так я по-прежнему думаю, что она – Алиса? Кроме того, я не была сегодня на работе, хотя сказала, что была. Чем я занималась весь день?

Дело в том, что я была у памятного камня Алисы.

А Бурленге? Что заставило меня поехать туда? Может быть, есть что-то еще, о чем он не знает? Я выдавливаю из себя, что в те выходные, когда они с Эмилем ездили в Нючёпинг, я была не дома, а ездила на базу отдыха «Страндгорден».

Еще одна ложь.

Хенрик набросил плащ и вышел, хлопнув дверью. Я услышала, как он завел машину и унесся прочь.

Я лежала на диване. Потом села и посмотрела в окно.

В саду кто-то стоял. Человек в бесформенном плаще с капюшоном, натянутым на лицо. Я не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть.

Мы смотрели друг на друга.

Я закрыла глаза.

Когда я открыла их, никого не было.

Это кусок брезента, оторванный ветром и застрявший в ветвях дерева.

Медленно поднявшись, я подошла к окну. Оглядела сад, внимательно рассмотрела каждую деталь.

У меня начались галлюцинации? Я вижу то, чего нет, что существует только в моем искаженном сознании.

Что еще я себе вообразила?

Алису?

Эта мысль невыносима.

Я пошла в кухню.

Открыла бутылку вина.

Сделала глоток прямо из горлышка.

Стелла

Я проснулась на диване с головной болью. Бутылка из-под вина исчезла. Хенрик убрался за мной. Вероятно, чтобы Эмиль не увидел, как все плохо. Часы на мобильном показывали четверть десятого. Я увидела сообщение от Хенрика, пришедшее около восьми: «Позвони мне, когда проснешься».

Некоторое время спустя: «Оставайся дома, обещай мне. Мне нужно сделать одно дело на работе. Приеду как только смогу, тогда поговорим».

Никакого «люблю», «обнимаю» или «целую». И никакого «все будет хорошо».

Более всего мне хотелось бы услышать от него, что все будет хорошо. Если он в это верит, то и я, возможно, поверю.

Я задумалась о событиях вчерашнего дня и последних недель. Многое я могла бы сделать по-другому. Я могла бы вообще поступить по-другому.

Безумием было продолжать оставаться психотерапевтом Изабеллы. Это грубая ошибка. Мои коллеги, мои пациенты – все утратили доверие ко мне. Я утратила способность держать дистанцию, подходить к делу профессионально.

Я больше не психотерапевт.

Мне самой пора к психотерапевту.

Я уже сама пациент.

Изабелла отменила наши последние встречи. И я ее понимаю. Я преследовала ее, я следила за своей пациенткой.

Даниэль категорически не желает больше иметь со мной дела.

Да и мой муж. Как он смотрел на меня вчера – словно я ему чужая. Но я понимаю его. Я стала чужаком. Даже для самой себя.

Хенрик отдалился от меня, он холоден и неприступен. И во всем этом виновата я сама. Он считает, что я совершенно сумасшедшая, что я психически больна.

Почему я не рассказала ему все? Почему не могла быть с ним откровенной?

Потому что я боюсь.

Страх, живущий в моей душе более двадцати лет, разрушил мне жизнь.

Я боюсь сама себя, я больна.

Боюсь, что Хенрику будет лучше без меня, и Эмилю тоже.

Я парализована страхом. И это отталкивает.

Страх как дурное предсказание – сбывается то, чего я больше всего боюсь.

Мне никогда не узнать, что случилось с Алисой. Мы больше не увидимся, у нас не будет шансов поближе узнать друг друга.