— Никто их не высмеивал! Они грамотные, образованные люди. Но наши взгляды не совпадают. Потому живем отдельно и не хотим общаться. У них свое отношение к жизни, у нас иное. И я не могу заставить Максима понимать стариков, жить их представлениями…

— До тебя он ладил с ними, любил и понимал. Все было путем. И жили дружной семьей. Но пришла ты. И все перевернула кверху галошами. Тряпки, мебель, посуда — из-за них стариков не стало видно. Ты отняла у них сына. И из него состряпала доставалу! Нет, ты не любишь его! Ты копия Насти, способная променять живую душу на тряпье! Но ничего, проснется и твой Максим! Поймет и увидит, как ошибался все годы. Вот тогда держись! Не при ведись, если что-нибудь случится с его стариками! Он этого тебе не простит.

— Он не ребенок! Все сам решает, с кем и как поступить. В моих подсказках не нуждается! — вытирала дочь вспотевший лоб.

— Ты кому брешешь? Иль Максим к Егору запросился? А то я не знаю своего зятя! Ты его уговорила!

— Но и ты советовал!

— Не знал причину семейной хвори. Она от тебя пошла! Тряпичница! Ради барахла людей кинули! И все, что имеешь, потеряешь, побрякушница! Самое лучшее, что есть у тебя, променяла на говно! Когда одна куковать останешься, все вспомянешь, дура! И этот день! Рада будешь возвернуть, но не смогешь. Такие, как ты, только терять и опаздывать умеют!

— Да не кричи! Хватит отчитывать как девчонку! Я сама мать! Расскажи толком, что взбесило, что случилось?

Кузьма рассказал дочери о разговоре с отцом Максима. Ольга слушала вполуха.

— Знакомая песня! — ухмыльнулась она.

— Так вот другое послушай! Ты спрашивала, почему не перехожу жить в дом, редко вас навещаю, стараюсь не встречать праздники за одним столом. Я все отговаривался глупостями. Нынче правду смолвлю… — Выдохнул нелегкий комок и заговорил: — Я серед вас, как воробей в попугайской стае. Всем чужой. И одежа моя серая, и сам сермяжный, рыло суконное. Иль не вижу, как вы за столом, глядя на меня, кривитесь да пересмеиваетесь… Нет вашей выучки. Не умею, не знаю, как применять кучу ножей и вилок! Мне одной хватало. Случалось, о ней забывал, чтоб вам всего вдоволь было. Помню, как взял яблоко из вазы. И стал его есть, как все мы, люди русские, обтерев полой пиджака. Зинка аж позеленела. И сказала: «Яблоки я мыла кипяченой водой. Зачем вы его испачкали?» Отмахнулся, стал есть. Она опять скворчит, как навозная муха: «Яблоко с кожурой только свиньи едят. Его очистить надо. Для того нож перед вами лежит!» Назвал я ее говном, послал в жопу! Хотел совсем уйти, да Егор вцепился, не пустил. Удержал за столом. А мне уже всяк кусок поперек горла. Ну, Андрей мне банан подал. А я, черт его маму знал, как тот банан едят? Впервые в глаза увидел. Принял за огурец. Откусил, вместе с кожурой жую. А на меня бабье вытаращилось, будто я тот банан задницей жую, как в цирке! И говорят: «Вы забыли его почистить!» Пока до меня дошло, что надо было сделать, от банана и хвоста не осталось. Проглотил. А вам смешно, аж до коликов. Да где б я те бананы ел? Откуда знал про них? Давно ль они в России объявились? В наших деревнях их днем с огнем не сыщешь. Не растут у нас. А что от того люди потеряли? Иль хуже вас они? А Зинка решилась вовсе меня па смех выставить и поставила передо мной ананас. И кому нужна вся эта херня? Разрезать попросила. Я его с час крутил. Все искал, где в ем подвох спрятан. Потом Егор его порезал. И мне дал. Ну и что? Наше яблоко вкусней! И свое, нашенское. Его хочь с кожурой сгрызи, окромя пользы, ничего не будет. С того банана и ананаса я всю неделю в туалете просидел, забыл, как портки застегиваются. Да еще и осмеяли! Потому и не хочу к вам. Вы — интеллигенты. Ручки после яблоков моете. А задницы едино пальцем вытираете! Ничего у вас в душе нет, окромя пыли, ни тепла, ни света, все потеряно. Ан было ли оно?.. Будто дьяволу продались. Смотрю на вас — мои дети… и — чужие… Ничего от меня… Одна Настя… Что жила, не любя, и ушла чужой. Гляди, чтоб тебя не нагнала эта участь. Если не опоздала, поправь. Сама матуха… разуметь должна. Когда все на свои места поставишь, тогда приходи. А нынче злой я на тебя! И на всех! Безмозгло живете! Не по-людски! — Встал Кузьма проводить Ольгу и в дверях столкнулся с Яковом, тот собирался постучать в дверь к Кузьме.

— Ты мне нужен срочно! — произнес хмуро.

Едва столяр вернулся, Яков сказал:

— Завтра с утра в морг поедем. Трофимыч умер… Родственники хоронить отказались. Значит, нам нужно все обеспечить. И гроб, и все прочее. Так что ты имей в виду, чтоб не искать по этажам, сразу ко мне! Надо все сделать! — взялся за ручку двери.

— Хорошо, Яков! Ты хоть не переживай! Ну что поделаешь, у всякого на земле свой срок отмерен Богом, — хотел хоть как-то успокоить.

— Да все понятно, кроме одного. Родня Трофимыча разозлила! Честно говоря, не ожидал от них такого! Мало того, что сами хоронить отказались, это хоть и не без труда, но можно понять. А вот то, что не захотели, категорически отказались проводить в последний путь, с таким смириться трудно! Это кем надо быть?

— А кто у него в родне?

— Сестра, сын и дочь. Да еще двое взрослых внуков. Все негодяи! Даже проститься с покойным отказались! Такого не предполагал.

— Может, больные! Иль мертвых боятся? Случается такое, — вставил Кузьма.

— Отправить его на тот свет не боялись. А свой результат испугались увидеть!

— Как они могли, ежли Трофимыч в стардоме три года и никуда не уходил? Да и не навещал его никто! — вспомнил столяр.

— А зачем приезжать? Он им все деньги, какие имел, оставил. И квартиру с дачей. Машину тоже. Короче, пустой остался. У него ни попросить, ни выклянчить нечего. Вот и не нужен стал. Гол как сокол! Такие отцы теперь не нужны. И знаешь, что мне заявила его дочь? «Отец оставил брату трехкомнатную квартиру. Вот пусть он и хоронит. У меня нет лишних денег. Я свою квартиру сама покупала. Все вложила в нее. Мне никто не помог. Сама на хлебе и воде живу. Вот он сунул братцу под хвост, пусть тот побеспокоится!» Позвонил сыну. Сказал о смерти отца. Тот и заявил мне: «С чего вы взяли, что я обязан хоронить его? Квартира? Так в ней с рождения живу! Она всем нам принадлежала. Когда сестра вышла замуж, ушла к мужу. А я остался в этой хижине. Сколько на ее ремонт вложил! Кто помог? Сестре он дачу подарил. Двухэтажную, новехонькую. С иголочки! С участком и садом! Почему она забыла о том? Я сам без копейки сижу. На работе уже полгода зарплату не получаю…» «Он же все сбереженья вам оставил!» — напомнил ему. «Не мне одному! Он поделил их поровну на нас троих. Между мной, сестрой и теткой. Да и когда это было? Те гроши инфляция съела вмиг. Мы их и не заметили. Раньше это деньгами считалось, теперь — пыль! А ведь как просил отца оставить мне машину! Конечно, старая колымага. Но на ходу была. Так он ее тетке подарил. Та вскоре продала за копейки. Вот и судите сами, что за отец? И где возьму деньги на погребение? Мне, если сам умру, в семье на гроб не наскребут. Так что извините! Он получал пенсию. Вернее — стардом. Вот на нее и хороните! Это уже ваша забота! Я ничем помочь не смогу!» «Но вы хоть придете проститься с ним? Проводите в последний путь?» — спросил сына. Тот и ответил: «Нет! Не смогу! Мы с женой на участок едем. Картошку надо сажать. Мне самому о семье заботиться приходится. Я как раз на эти три дня с работы отпросился. Да и смысла не вижу в своем присутствии. Мы с отцом еще при жизни расходились во взглядах. Ни к чему теперь примирение. Оно ни ему, ни мне не нужно».