не так, как рядовые и капралы, или даже сержанты. Они используют много больше слов, и более длинные ученые слова, и никто из них не может сказать так четко и ясно, как капрал. Почему? Допустим, началась война, Песок и я собираемся делать то и это вместе с гвардейцами, их рядовыми, капралами и сержантами, верно? Могет быть, мы должны показать им, где они должны поставить свои жужжалки и все такое. И мы должны говорить с ними так, как говорят они, чтобы они поняли нас, и тогда мы будем сражаться с врагом вместе, а не по отдельности. А майор разговаривает с офицерами и должен говорить, как они. Он так и делает. Ты когда-нибудь пытался говорить, как я, патера?

Шелк пристыженно кивнул:

— Боюсь, это была прискорбная неудача.

— Правильно. Майор не может говорить как я, а я не могу, как он. И чтобы мы могли такое делать, мы должны иметь два типа программного обеспечения. Трудность в том, что наши головы не могут запомнить все дерьмо, что плавает вокруг, сечешь? Место ограничено, как и у тебя, и дополнительные блоки памяти ставить некуда. Так что когда полетят железные мухи, майор не сможет исполнять должность капрала так хорошо, как я, а я не смогу быть таким хорошим майором, как он.

— Благодарю тебя, — кивнул Шелк. — Меня смущала моя манера речи, но теперь я чувствую себя лучше.

— Почему?

— Меня очень смущало, что до сих пор в нашей четверти все говорят не так, как я, а я никак не могу говорить, как они. Послушав тебя, я понял, что так и должно быть. Они живут — если я так могу выразиться — там, где летают железные мухи. Они не могут позволить себе расслабиться даже на мгновение, и, хотя им не нужно иметь дело со сложностями абстрактного мышления, они не могут рисковать быть непонятыми. Я, однако, их легат — посланник в более богатые слои нашего общества, где жизнь более неторопливая, но где зачастую надо иметь дело со сложными ситуациями и абстрактными понятиями, и где наказание за непонимание не так уж велико. Поэтому я говорю так, как должен, чтобы служить людям, которых представляю.

— Думаю, что понял тебя, патера, — кивнул Кремень. — И еще я думаю, что ты понял меня. Хорошо, есть и другие понятия, вроде ИИ. Ты знаешь об этом термине? Что он означает?

— Боюсь, что никогда не слышал его. — Шелк ударил повязкой Журавля по одной из вертикальных стоек стеллажа. Он опять поставил ногу на поперечную перекладину и вернул повязку на место.

— Это просто такой смешной способ сказать, как я учусь. Когда я что-нибудь делаю, то узнаю это немного лучше. Допустим, я стреляю в одного из этих богов. Если я промахнусь, это меня кое-чему научит. И если попаду, тоже. В результате с каждым разом я стреляю все лучше и лучше, и не трачу пули тогда, когда не могу попасть, если только не шибко повезет. Вы, био, должны делать то же самое.

— Конечно, делаем.

— Ни хрена! Вот где ваша ошибка, патера. — Кремень ткнул стальным указательным пальцем в лицо Шелку. — Есть много такого, что вы не делаете. Возьми поплавок. Все знают, что на юг он не может лететь слишком быстро, но никто никогда не учил, через что он может перелететь, а через что — нет. Это то, что должен выучить водитель. Или возьмем кошку. Ты пытался, хоть раз, научить чему-нибудь кошку?

— Нет, — согласился Шелк. — Однако должен сказать, что у меня есть птица, которая, похоже, может учиться. Например, она выучила мое имя и свое тоже.

— Я говорю именно о кошках. Во второй год войны против Урбса я нашел котенка в разрушенном фермерском доме и сохранил ее, чтобы было кому попрошайничать и о ком потрепаться. Вроде как развлечение, иногда.

— Я знаю в точности, что ты имеешь в виду, сын мой.

— Ну вот, и тем летом у нас была большая пушка на вершине холма, и, когда сражение началось, мы стреляли из нее так быстро, как ты никогда не видел в своей жизни, а лейтенант все время орал, чтобы мы стреляли еще быстрее. Иногда у нас было разом восемь или девять снарядов в воздухе. Ты когда-нибудь стоял за пушкой, патера?

Шелк покачал головой.

— Ну, положим, ты только что встал к ней, открыл холодный казенник, засунул в него осколочно-фугасный и выстрелил. Потом ты опять открываешь казенник, и выскакивает гильза, сечешь? Очень горячая.

— Могу себе представить.

— Но когда ты держишь в воздухе шесть, семь, восемь снарядов сразу, этот казенник сам становится таким горячим, что может зажарить свежий снаряд прежде, чем ты потянул за спусковой шнур. А когда выскакивает гильза, ну, ты ее увидишь в полной темноте.

Вот так мы стреляли, стреляли и снова стреляли, нам подносили снаряды, и мы посылали их до тех пор, пока сами чуть не вспыхнули, и сбоку от нас громоздилась гора пустых гильз, и тут появляется бедная маленькая кошка и решает посидеть там, откуда лучше наблюдать за нами, и она выбрала эту кучу гильз и запрыгнула на нее. Естественно, что верхушка была такой горячей, что там можно было паять.

Шелк понимающе кивнул.

— И тут она заорала и удрала, поджав хвост, и два-три дня я ее не видел.

— Но она вернулась, верно? — Шелк почувствовал что-то вроде радостного предчувствия при мысли, что Орев может вернуться.

— Да, вернулась, но после этого даже близко не подходила ни к одной гильзе. Я мог показать ей гильзу, или даже взять ее лапу или нос и приложить к гильзе, доказывая, что она холодна, как камень. Разницы ни на бит. Она выучила, что гильзы горячие, сечешь, патера? И потом она больше не могла выучить, что бывает не так, сколько бы я ни показывал ей. У нее нет ИИ, и, кстати, у био тоже, по большей части.

Шелк опять кивнул:

— Один теодидакт однажды написал, что мудрый учится на чужом опыте. Дураки, сказал он, могут учиться только на своем, и большинство людей вообще ничему не учатся. Насколько я понимаю, он имел в виду, что у большинства людей нет ИИ.

— Ты попал прямо в цель, патера. Но если у тебя имеется ИИ, то чем больше опыта у тебя есть, тем больше тебя предпочитает старший по чину. Так что Песок — сержант, я — капрал, а Шифер — рядовой. Ты сказал, что у тебя есть пара вопросов. Ну, что еще?

— Поскольку