– Хочу вам предложить очень ответственное место в структурах новой российской власти!

За годы нашего знакомства, тем более в поездках, где общение более доверительное, я неплохо узнал натуру Бориса Николаевича. Так вот, одна из его особенностей – он никогда и никого не уговаривает. Каких бы вопросов это ни касалось – от участия в волейбольном матче до создания оппозиционного политического движения. Предложил, услышал отказ – все, забыл, и разговора такого не было! Признаться, это подтачивает мою решительность: а не совершаю ли я ошибки? Солидная должность с кабинетом и персональной машиной – все это, конечно, мишура. Но быть сейчас рядом с Ельциным – значит участвовать в таких переменах, каких у нас в стране уже больше никогда не будет. Такой шанс дается единожды.

– Борис Николаевич, вы не обидитесь, если я откажусь? Ну, во всяком случае, пока, – на лице шефа не отражается никаких эмоций, а это значит, надо как-то аргументировать отказ. – Мне кажется, в газете я сейчас вам принесу больше пользы. Все-таки огромный тираж, миллионы читателей…

Шеф обнимает и притягивает меня к себе:

– Я и сам такой! Не люблю, понимаешь, сидеть в кабинетах. Люблю с людьми. Живое дело люблю!

– Но я с вами…

– И в команде!

Ухожу, чувствуя облегчение – об Израиле он так и не вспомнил. Может, передумал да забыл мне сказать? В конце концов, задание я получал от депутата Ельцина, а сегодня встречался с руководителем парламента России. Разный политический статус, разные политические цели. Напомнит, тогда и буду что-то предпринимать. А пока…

А пока занялся собственной политической карьерой. В стране началось выдвижение делегатов на предстоящий 28-й съезд КПСС, и коммунисты издательства «Правда» отдали предпочтение моей скромной, но уже довольно известной персоне. Такого у нас отродясь не бывало – рядовые коммунисты пошли поперек воли партийных боссов! Правда, не бывало и такого, чтоб типографские работяги, интеллектуальная элита советского пролетариата, без уговоров и по собственной воле, поддержали не кого-то из своих, а кандидата от пишущего сословия. Не скрою, меня просто распирало от гордости, и воспылав желанием не осрамиться, сосредоточился на подготовке к партийному форуму, который, по всем признакам, должен был стать или реформаторским, или погребальным. И в том, и в другом случае в стране начиналась новая политическая эпоха.

Половина июля пролетела в беготне между Кремлевским дворцом и редакцией «Комсомолки». Я и делегат, я и газетный обозреватель, ежедневно публикующий репортажи с заседаний партийного съезда. Первые дни и ту и другую работу делаю с удовольствием. Не перестаю радоваться: «Какой накал страстей! Какое столкновение принципиальных позиций! Сколько новых идей!». И вдруг где-то на полпути к финалу – будто шарик сдулся. На трибуну выходят лишь для того, чтобы приструнить несогласных с генеральной линией партии и произнести аллилуйные словеса в адрес ее лидера, Михаила Сергеевича Горбачева. Мысль захлебнулась банальностями: про лодку, которую нельзя раскачивать, про коней, которых на переправе не меняют, и про народ, который нам не простит, если позволим бросить тень на светлые идеалы марксизма-ленинизма. Закончилось все демаршем – Ельцин, а следом за ним и его сторонники демонстративно покинули съезд.

Сижу в редакции и не знаю, чем бы себя занять. Ехать на церемонию закрытия съезда? Не хочется до одури. Все происходящее в Кремле потеряло для меня всякий смысл. Просто одурел от тамошней упертости и пустословия. Писать дежурную заметку с итогами партийного слета? Это вообще полный бред! Итог-то, по сути, один – правящая страной КПСС приказала долго жить и обернулась бесплодным призраком политической организации. Но об этом уже писал, и не раз. Я вообще уже обо всем писал. И что же мне дальше делать в «Комсомолке», да и вообще в журналистике? Спел я свою журналистскую песню! Неплохая была песенка, но, увы, уже спетая, до самого последнего слова, до последней ноты. Стоит ли повторяться? Лучше-то ведь, увы, не получится.

Как жить дальше?! К какому благому делу себя пристроить? Да и есть ли такое благое дело?

Снимаю трубку, набираю номер, известный, как любит говорить Лев Суханов, только «ближнему кругу». Главное, чтоб шеф оказался на месте. Есть!

– Борис Николаевич, можно я к вам сегодня заеду? В любое удобное для вас время!

– Сегодня у меня-я-я…

– На пару минут, не больше!

– Ну, хорошо. Приезжайте.

Такого знойного июля, кажется, еще не было. Во всяком случае, я не припоминаю. Москва похожа на гигантский духовой шкаф. Воздух пропитан удушливым жаром разогретого асфальта и выхлопными газами городских автобусов. Даже в метро нечем дышать. От «Краснопресненской» до Белого дома не так далеко, но в такую нестерпимую жару каждую сотню метров нужно считать за пятьсот.

Влетаю в приемную председателя Верховного Совета, дыша, как борзая после неудачной погони за зайцем.

– Шеф у себя?

– Ты сядь, отдышись сначала, выпей водички, – дежурный секретарь смотрит на меня с усмешкой. – Хочешь холодненькой минералки?

– Так он у себя или нет?

– У себя. Сейчас там Хасбулатов. Будешь за ним.

Руслан Имранович – человек образованный и очень неглупый (ум и образование, увы, не всегда соседствуют, но у него в этом плане все гармонично). Впервые я встретил его у нас в редакции, куда тот приходил со своей очередной статьей о рыночных новациях за рубежом. После, мы даже путешествовали вместе по БАМу на агитпоезде «Комсомольская правда». В наших журналистских кругах Хасбулатов слыл новатором. Наверное, так оно и было. Я его трудов не читал, а потому не могу судить о нем как об ученом. Хотя знакомые экономисты (а их у меня в ту пору было немало) отзывались о нем как о знающем свое дело специалисте.

Но наука – это одно, бюрократия – совсем другое. До того как избраться вице-спикером российского парламента (правда, до определенного момента он, представляясь, предпочитал именовать себя иначе – «заместитель Ельцина»), это был милый в общении человек, не заносчивый и не требующий к себе особого отношения. Помню, на БАМе именно от него я впервые услышал впечатливший меня рассказ про депортацию чеченцев – как под охраной бойцов НКВД их везли в Казахстан в грязных товарниках для перевозки скота, как на остановках люди возле насыпи голыми руками торопливо рыли могилы, чтоб успеть похоронить умерших в пути, и как после, голодные и обмороженные, рыли землянки в заснеженной казахстанской степи, в которых им предстояло прожить оставшуюся жизнь. Во всяком случае, тогда казалось именно так – другой жизни уже не будет. Я слушал эти рассказы и испытывал к нему чувство глубочайшего уважения: это ж надо, такое пережить и остаться незлобивым человеком!

…Вот сейчас он выйдет от Ельцина и, увидев меня, приветливо улыбнется, а то и приобнимет на свой чеченский манер. Но очень скоро этот человек станет другим – хмурым, неулыбчивым и не слишком церемонящимся в обращении с нижестоящими. Нет, он не поглупеет. Просто сольется с обстановкой своего сановного кабинета и станет тем, чье мироощущение определяет должность. А она у него немалая – как ни крути, второй человек после Ельцина.