Однако, по другим оценкам, Эберштедт в действительности умело вывел из-под удара свою кавалерийскую дивизию, так и не получившую своевременно подкреплений пехотой и полевой артиллерией, и практически окруженную непрерывно переправлявшейся через Прут в разных местах вплавь и вброд татарской конницей[462]. Хотя, 7 июля турки еще не успели навести через Прут даже легкие наплавные мосты для своей конницы, которая перешла реку 8 июля, затем 9 июля по укрепленным мостам прошла пехота, а 10 июля – артиллерия и обозы. Тем не менее, Эберштедт, как и шведское командование под Полтавой, не решился атаковать предмостные укрепления противника ввиду его основных сил и начал отступать к своей армии.

Согласно воспоминаниям Жана-Николя Моро-де-Бразе, когда царь Петр направил кавалерийскую дивизию в авангарде армии, то генерал Эберштедт уже тогда посмеялся над полученным от царя приказом с помощью одних только драгун воспрепятствовать возможной переправе турецкой армии[463]. Поэтому, обнаружив предмостные укрепления, уже занятые турецкой пехотой, и большое количество вражеской конницы в этом же районе генерал Эберштедт даже не подумал их атаковать. Он не знал и не мог знать точной численности перешедшей реку вражеской конницы и вполне обоснованно опасался быть отрезанным от главных сил, к которым ему пришлось пробиваться днем, не прекращая движения ночью и построив спешенных драгун в каре, вследствие чего в частях дивизии были потеряны почти все кавалерийские лошади.

Тем не менее, по исконной российской традиции царь Петр должен был отыскать «козлов отпущения» за неудачу в Прутском походе, чтобы снять с себя ответственность, и решил обвинить в неуспехе не только Эберштедта, но и вообще иностранных офицеров (поэтому после окончания похода он уволил с русской службы 12 генералов, 14 полковников, 22 подполковника и 156 капитанов[464], сполна рассчитавшись таким образом за одержанную благодаря этим офицерам победу под Полтавой, а заодно сэкономив на жалованье военным, поскольку русским офицерам царь платил меньше, чем иностранцам[465], а уволенным иностранцам причитающиеся им деньги выплатили не полностью, то есть их попросту ограбили[466]).

В итоге, преследуя авангард генерала Эберштедта, турецкие и татарские войска не только в оперативном плане отрезали главные силы царской армии от двигавшейся на Браилов кавалерийской дивизии генерала Ренне, но и добились крупного тактического успеха, захватив часть обоза русской армии, и без того испытывавшей нехватку предметов снабжения.

В условиях начавшихся непрерывных арьергардных столкновений с неприятелем русские войска с обозом и артиллерией уже не могли выйти из соприкосновения с преследующей турецкой и татарской конницей, поэтому новым приказом царя было строить укрепленный лагерь, где вся армия и оказалась блокирована. Современная событиям схема показывает, что этот русский лагерь, подготовленный в районе местечка Станилешти, представлял нечто среднее между лагерями под Нарвой и Полтавой. Основная позиция, укрепленная окопами и рогатками, была сильно растянута, однако в глубине возведен небольшой ретраншемент с бруствером, валом и земляными бастионами.

Как видно, несмотря на пятнадцать лет, затраченных на создание современных вооруженных сил, царь Петр был по-прежнему далек от европейской школы военного искусства и руководствовался отечественной практикой столетней давности, следуя методам иррегулярного стрелецкого войска, защищавшегося от того же противника – татарской конницы – стенами передвижных гуляй-городов (впоследствии этот же принцип гуляй-города был реализован в ходе русско-турецких войн XVIII века, когда русские войска использовали тактику построения в дивизионные каре, имевшие возможность маневрировать на поле боя).

Избегая напрасных потерь, турки после неудачных атак на русские укрепления сами окопались и выставили для обстрела царского лагеря 300 пушек против 122 русских орудий[467] (по другим данным, 444 пушки и 25 мортир против 122 орудий, из которых 53 полевые орудия – пушки, гаубицы и мортиры, а 69 – полковые трехфунтовые пушки[468]). Русская армия стала нести потери от артиллерийского обстрела, зноя, голода и жажды – береговая полоса простреливалась перекрестным огнем, в том числе со специально устроенных артиллерийских батарей с противоположного (левого) берега реки Прут[469]. В окружении царя пытались разрабатывать план прорыва, однако, как и для шведов под Полтавой, возможные пути отступления русским в случае успешного выхода из окружения были перерезаны, поскольку турки и татары взяли под свой контроль с левого берега реки все близлежащие переправы через Прут.

В сложившейся ситуации царя спасла его гибкость. В отличие от шведского короля он предпочел не сопротивляться военным путем, а изъявить миролюбие и пойти на дипломатические уступки (тогда как Карл XII по соображениям престижа вовремя не явился к месту событий, где находились только генералы Аксель Спарре и Станислав Понятовский, и поэтому не смог повлиять на турецкое командование и крымского хана, чтобы продолжать блокаду русского лагеря и принудить царя Петра к безоговорочной капитуляции и сдаче в плен). Тем не менее, в Прутском походе русская армия потеряла 27 285 человек (из них около 4800 в боевых действиях, включая 2872 убитых, раненых и пропавших без вести в бою под Станилешти, тогда как остальные, по словам Моро-де-Бразе, были истреблены поносом и голодом)[470], что эквивалентно по численности всей шведской армии, разгромленной и капитулировавшей в результате Полтавской битвы (ранее, в мае-июле 1710 года от эпидемии при осаде Риги умерли более 9800 солдат и офицеров русской армии[471]).