– Юношич, сын володаря Вояна! – крикнул Хамжа, спрятавшись где-то за мощными плечами селян и невольников. – Ступай прочь, видеть тебя не желаем! Вместе с отцом ты принес только смерть и гнев богов. Безумие и убийства. Хунгуры сожгут село за смерть Тормаса. Убирайся отсюда или погибнешь.

Юно остановился, потому что в нем еще осталось немного разума. Далеко, в селе, горел его родной дом, горело тело отца, словно на жертвенном огне. Превращались в пепел старые надежды и богатство его рода.

– Уходи, проклятый! – орал Хамжа. – Оставь нас, ступай в вечный лес, неси молитвенную весть Волосту! Дальше ты не пройдешь. Мы гоним тебя железом и огнем, выжжем каждый твой след, а если ты даже победишь нас, то закроем перед тобой окна и двери хат, как перед заразой или бесом!

Над головой у Юно свистнул камень, второй ударил его в плечо. Толпа сорвалась – как свора собак, спущенных с поводка. Стала орать, ругаться, кидать грязью, конским и коровьим навозом.

Потому Юно отвернулся и ушел. С достоинством, мало заботясь о камнях и комьях земли. Получил по голове, в плечо, несколько раз в спину, залился кровью, но – шел.

Прямо в лес: сам-один. Последний, оставляя пламени тело несчастного отца. Отец хотел, чтобы он жил. Отец принес себя ради него в жертву, отдал душу Ессе.

И все же он не был один.

Проклятые ждали его в дубраве, среди осыпающихся березовых листьев. Меж покрытыми мхом стволами. Бледные, словно призраки, в порубленных панцирях и сюркоттах. На худых конях, под мокрой, грязной шерстью которых виднелись мышцы – точно узлы толстой веревки.

Проклятые. Те, кто выбил аул Тормаса. Еще в ранах и с пятнами крови на щитах.

Один подъехал ближе, ведя за собой трофейного хунгурского коня. И это был тот, стриженый, с Дружичем на гербе. Якса. На коне, поседевшем, как и он сам. Бросил Юношичу кожаную уздечку и холодно улыбнулся.

– Ты наш. Садись и поезжай. До сумерек мы должны быть в борах. Время.

Юно вложил ногу в стремя, оттолкнулся и сел в седло. Не оглянулся на освещенное заревом село, оставляя за спиной всю свою жизнь, род и землю.

Они двинулись в лес, вечерние туманы скрывали их фигуры, ветер и дождь размывали следы подков. Они ехали в темноту и черноту леса, который вот уже годы прекрасно прятал их от глаз врага, – те, кого хунгуры боялись как злейших из бесов.

А когда он уехал так, бледный и дрожащий, за Проклятыми, покачиваясь в жестком седле, далеко, на огнище, на полянке перед сломанным буком Волоста, раздался шорох. Что-то двигалось у корней дерева. Маленькая получеловеческая фигура, покрытая засохшей кровью Юно, билась и раскачивалась, тряслась, подскакивала, как образ некоего существа. И наконец – оторвалась от корня, выдернула длинные ноги из дерева. Покачиваясь, спотыкаясь, побежала в лес.

Шла по следу Юношича. Жертва не была принесена. Тварь жаждала крови.

1

Стрелы пали как град каменной крошки. Свист их он почуял скорее душой, чем ухом. Первая пролетела над самой головой, вторая пробила правую полу красноватой стеганой сюркотты; к счастью, не задела тела, поскольку он откинул материю в сторону, когда садился на пень около костра. Третья попала! Воткнулась в левую руку, повыше локтя. Болезненная, словно поцелуй змеи; вокруг раны сразу выступила кровь.

Он подпрыгнул, хотел встать, но в тот же миг понял, что это было бы ошибкой – подставился бы прямо под стрелы. Потому он перекатился полуоборотом назад, упал животом на мягкий снег, при этом задел рану, завыл, стискивая зубы.

Стрелы продолжали свистеть – одна, вторая – над головой. Он выждал момент, пока град их иссяк, и на четвереньках кинулся вперед. Полз быстро, торил себе путь в белом пуху, словно ошалевший зверь, – лишь бы добраться до елки. Там был привязан седой, словно посеребренный конь, потряхивающий сухопарой благородной головой; злой и напуганный – ему тоже не нравилось это все.

В последний момент он вскочил и прыгнул к жеребцу. Хотел схватиться за стремя… Ему не дали такой возможности. Стрелы, одна со свистом, вторая с хихикающим звуком от костяного дырчатого наконечника, воткнулись в ствол дерева. Еще одна мелькнула над головой коня.

Жеребчик, пусть и боевой, всполошился. Дернул головой, почти встал на дыбы – так что лопнул плетенный ремень привязи. Освобожденный конь пошел тропой меж толстыми стволами деревьев, словно наперегонки со стрелами.

– Перу-у-ун!

Раненый увидел только удаляющийся зад коня, осыпали его мокрый снег и комья земли из-под копыт. Хотел ухватиться за стремя, но пальцы разминулись с ним на волосок. Падение, смягченное пухом, пронзительная боль в левом плече.

Он сразу вскочил, потому что нельзя было терять ни мгновения. Не побежал за конем – на тропе, на открытом пространстве ждала смерть. Согнувшись, он рванул в сторону, меж елями и смереками, нырнул в горную каменистую чащу: белую от позднего снега, из которого торчали ветки и камни. Прыгал по склону, от дерева к дереву. Не слышал, не видел стрел и стрелков-преследователей, но те наверняка шли следом. Он сползал все ниже и ниже, в яр к руслу горного потока. И вдруг поскользнулся, съехал на пятках, потом упал, скатился, рыча от боли. С каждым кувырком чувствовал страшную пульсацию в левом плече, потому что наконечник стрелы двигался в ране, раздирал кожу и мышцы, втыкаясь все глубже.

Удар лбом о камень был как кружка холодной воды после клеймения раскаленным железом. Мужчина некоторое время приходил в себя, ошеломленный и трясущийся; чувствовал на губах кровь, почву и снег. Нужно было идти дальше, бежать, хоть крылья себе склепать, если не хотел он сдохнуть тут, пришпиленный стрелами к земле или деревьям. Был он на самом краю пропасти, вырезанной в скалах потоком, рвавшим их в половодье всякую весну. Впрочем, сейчас тот тек в десяти локтях ниже – в расселине. Спуска здесь не было – хоть прыгай. Разве что…

Он свернул, склонившись к земле; увидел ствол ели – высохший, с голыми ветками, поваленный над потоком, словно кладка. Можно было перейти по этому стволу: он упал на колени и пополз, калеча ладони.

Боль в руке была жуткой – он почти не мог опираться левой ладонью. Остановился и схватил древко – хотел сломать его, чтобы не рвало рану, цепляясь за ветку…

Не сумел.

Еще одна стрела ударила в него – тихо, коварно. На этот раз в правый бок, сзади, косо. Крикнув, он потерял равновесие, обхватил ствол раскоряченными ногами, чувствуя, как сук или ветка раздирают колено – словно ему все еще было мало боли. Накренился влево, тщетно пытаясь схватить ветку левой, раненой рукой. Без сил, без шанса… Упал!