надобно припомнить, что хотя в Букаресте французский язык совершенно овладел высшим обществом, в провинциях все еще греческий остается модным, – как было при господарях – Фанариотах. – Далее шел президент магистрата, далее зопчий, заседатель, еще далее дети… По углам, на широких диванах, сидели, поджавши под себя ноги, дамы, которые уже не могли свободно передвигать ног, или полулежали такие бояре, которые считали себя слишком знатными для того, чтобы ходить, хоть бы в комнате, и делали во всеуслышание свои замечания, вероятно, очень остроумные, потому что они сами от них смеялись; из-под рук у них выглядывали дети, показывая язык почтеннейшей публике, что также было очень мило. Словом, бал был хорош, многолюден, обставлен как нельзя лучше; бал был блистательней, чем бывает у нас в Миргороде. Всего более занимал меня зопчий; во-первых, природа, создавая его, кажется уже чересчур перехитрила, или может быть, по ошибке, начала его птицей, потом вспомнив, что из него выйдет лучше зопчий, чем птица, кончила человеком; а потому нос, глаза и верхняя часть головы вышли совиные, а остальное совсем, как у человека; во-вторых, танцуя, он выводил такие узоры, такие огромные круги описывал ногой при поворотах, что чуть не доставал концом ее до носа неосторожных, составлявших тесные кружки возле него и удивлявшихся ему подобно мне; но проклятая музыка сильно беспокоила меня; напрасно старался я мысленно уверить себя, что жидовская музыка не лучше этой, а я, бывало, терпеливо слушал ее; но или жидовская музыка была лучше, или мой слух избаловался, только уши мои страдали невыносимо и при некоторых звуках мороз подирал по коже. – Я не вытерпел и ушел, к крайнему моему сожалению, когда бал уже был в полном разгаре и грациозная, хотя монотонная, Румейка сменила французские кадрили, – и здесь танцуют французские кадрили, хотя на свой особенный лад. В Румейке участвуют и старые, даже дети: кто устал, тот выходит из круга; кому наскучило сидеть, тот вступает в круг и выделывает па на свой лад, а фигура все одна и та же; составив круг, несколько пар, то растягиваются во всю длину рук своих, то сбиваются в одну точку, играя телом и плечами, как лебедь, охорашивающийся на волнах. Гораздо живее и разнообразнее коло. Тут с прекрасной талией, с маленькой ножкой и с черными, вечно влажными валахскими глазами, можно творить чудеса, и валашки творят их.

Кимполунг, как я уже заметил, был в старину столицей Валахии; еще уцелела часть митрополии, обновленной впоследствии, и особенно колокольня, которые свидетельствуют о древней славе города. Других остатков прежней столицы нет. Нынче в Кимполунге считается до 4000 жителей.

План моего путешествия был таков: прежде всего осмотреть разрез гор, т. е. переехать поперек кряжа в нескольких важнейших пунктах и потом следовать по нему до нового разреза. В этом предположении проехал я от Плоэшти до Бучеши, в ноябре месяце. С этой же целью отправился я из Кимполунга через горы в Кронштат, который, как известно, лежит в Трансильвании, на противоположной стороне Карпатского хребта, почти также высоко от поверхности моря, как и окрестные горы Кимполунга, именно Кронштат на 1839, ближняя от Кимполунга гора, без имени, на 1560 футов.

Здесь я должен сделать небольшое замечание: я определял высоту гор барометрически; но некоторые горы уже измерены были прежде австрийскими инженерами и частью нашими тригонометрически, а потому я всегда выставляю здесь последнее измерение, как точнейшее; своим же барометрическим определением руководствуюсь только в тех случаях, когда нет другого, или когда оно мне неизвестно, и только в случаях сомнительных выставляю несколько измерений, предоставляя судить о них читателю.

За полчаса от Кимполунга уже горы волнистей и грозней. Вы карабкаетесь на лошади, которая с трудом цепляется за острый камень, на высоты 3000 футов, и спускаетесь только на половину этого: вы идете все вверх. Мы остановились в небольшом женском монастыре, которого церковь, иссеченная в разрушенном граните, и находящаяся в ней икона Божьей Матери найдены лет 200 тому назад, случайно; первая с тех пор несколько расширена, на иконе едва остались следы прежнего изображения. – Когда, какие отшельники, от каких притеснителей скрывались здесь? – Мать игуменья рассказывала чудеса; мы слушали и дивились, и все-таки ничего не узнали. Она кончила свой рассказ тем, что свет нынче никуда не годится, что скоро и Бог от него отступится; мы со своей стороны сказали, что это совершенная правда, что не стоит нынче жить на свете, и пошли жить, как жили.

Деревеньки попадались часто; горные долины доставляли им приволье. Рукер, огромное село, домов в 300, находится уже в горной полосе, среди величественной природы. Буковые леса, ели и сосны, выходящие из расщелин скал и как бы чудом держащиеся на них, повсюду восстают дикие и неприступные для человека; ряд снежных гор, который виднеется, едва вы поднимаетесь из села, обдает вас благоговейным страхом. – Боже, как хорошо! Но дальше будет еще лучше.

Мы остановились у постельника. Постельники – род наших однодворцев; но хозяин наш был постельник и макан, то есть, обладатель стад, и стад довольно больших. Домик его состоял из трех комнат. Парадная, которую отвели нам, представляла для нас новый вид, но обыкновенный здесь у зажиточных людей, а здесь почти каждый имеет несколько десятков овец, рогатого скота, да еще многие промышляют лесом, добываемым задаром. – В комнате, все стены были покрыты тонкими шерстяными ковриками, большей частью ярких цветов; только отвернувши ковер, вы можете увидеть под ним выбеленную стену; коврики эти делаются в горах, женами маканов; у карниза, или лучше сказать, там, где должен быть карниз, висели фестонами пестрые и шитые полотенца, в роде наших ручников, и шелковые платки; под ними и между ними виднелись детские игрушки, кувшинчики, горшочки, чашки, крендели, бумажные голубки: все это гирляндой вилось вдоль стен под потолком, а на балках, поддерживавших потолок, висели крашеные и писаные яйца, банты из ленточек и другие украшения; налево возвышался небольшой камелек, который, впрочем, во время здешних суровых зим, может согревать комнату только при неугасаемом в нем огне; кругом – лавки; на лавках «петуры» и «сарики», одеяла и бурки из мягко выделанных овечьих шкур с длинной, волнистой шерстью; сарики, то есть бурки, здесь носят все: мужчины и женщины, богатые и бедные; только качество сарика определяет различие пола и достояние; бурки эти ценой от 7 до 50 рублей. – По углам комнаты, на скамьях, высились пестрые подушки и сундуки, а в углу, между сгибом двух скамей, стоял стол. Прибавьте к этому небольшие окна, с частым узорчатым переплетом и несколько