Его накрывает холодной волной стыда. Он ведь намеревался рассказать Элинор всю правду. Всерьез намеревался. А как дошло до дела, не смог. Язык не поворачивался. Вместо этого он изложил привычную версию правды, которую рассказывал неоднократно. Эта версия принесла ему медали, но не позволила их получить. Их ему прислали, и теперь они стыдливо лежат в ящике письменного стола. Может, он допустил ужасную ошибку? Вдруг Элинор раскроет его вчерашнюю ложь?

Нет, такое невозможно, решает он и вновь опускает голову на подушку. Во всем мире только двое знают правду, и лишь один способен ее поведать. Ну чем Элинор может повредить изложенная версия случившегося? Ведь то, о чем он ей рассказывал, было правдой… Пусть и не всей.

Элинор шевелится. Ее веки трепещут. Эдвард смотрит, как она просыпается. Ее почти фиолетовые глаза останавливаются на нем. Она сонно улыбается.

– Привет тебе, – говорит она.

– Доброе утро, – отвечает Эдвард, целуя ее в лоб.

– Как приятно видеть тебя рядом. Я по тебе скучала.

– А я по тебе.

– Эдвард, после всех этих «изысканий» я чувствую себя такой дурой, – говорит она, постепенно просыпаясь. – Ты же простишь меня, правда?

Эдвард чешет в затылке:

– Хм, пока не уверен. Думаю, тебе придется проявить максимум любезности, прежде чем я решу, стоит ли тебя прощать.

Она смеется и пихает его под ребра.

– Вот оно как? А насколько любезной я должна быть?

– Невероятно любезной, – отвечает Эдвард, тычась носом в шею жены. – Есть несколько способов, с которых можно начать…

Она взбирается на него и наклоняется к его губам, закрывая своими волосами его лицо. Ее нежные груди упираются в его грудь.

– Вот так? – бормочет она, целуя его в губы и мешая ответить.

От этого поцелуя Эдвард тает. Его пальцы тянутся к бедрам Элинор. Он отталкивает волну вины. Самое главное – они снова вместе. Нет ничего важнее этого, и он не допустит, чтобы что-то подорвало восстановленный в семье мир.

Сэр Чарльз Лоусон выглядит весьма импозантно со своими остатками жидких седых волос, окаймляющих его на редкость крупную голову с блестящей лысиной. «Интересно, она сама блестит или он ее чем-то мажет?» – мелькает в мозгу Элинор, когда доктор протягивает ей руку.

– Добрый день, профессор и миссис Хэмилтон… – Он вяло пожимает руку Элинор, обтянутую перчаткой. У него красивые длинные пальцы. – Прошу вас, располагайтесь. – Он указывает на два кресла с внешней стороны письменного стола.

Супруги садятся. Доктор смотрит на Элинор печальными серыми глазами под нависающими веками. Он не улыбается; его лицо серьезно. Сердце Элинор сникает. Пусть у него найдется ответ. Пусть этот выдающийся невролог (так его характеризовал Эдвард), человек, к которому они обратились за повторным осмотром Мейбл, вылечит ее несчастную, страдающую дочь. С каждым днем девочка все глубже погружается в болезнь, становясь тенью прежней Мейбл.

Лоусон вздыхает и переводит взгляд на Эдварда.

– Уверен, что утреннее путешествие сюда было для вас приятным, – непринужденным тоном начинает он, дотрагиваясь до воротничка. – Редкая погода для июня, не так ли? А уличное движение в Лондоне день ото дня становится все несноснее. Невообразимые пробки у перекрестков. – Он качает головой. – Городским властям надо что-то решать.

– Конечно, – отвечает Эдвард. – Но пока Мейбл находилась в больнице, мы с женой жили в Блумсбери, в нашей лондонской квартире. – Он смотрит на Элинор. – Жена не хотела находиться слишком далеко от дочери и неплохо проводила время с сестрой и друзьями. Правда, дорогая?

Сэр Чарльз что-то бормочет себе под нос, затем смотрит на бумаги, лежащие перед ним. Кривит губы. Откашливается.

– Знаю, вам не терпится услышать о результатах моих наблюдений за вашей дочерью, а также о результатах ее обследования.

– Да, – отвечает Эдвард.

Он трет ладони о брюки. Нервничает. Элинор знает этот жест, поскольку видела не раз.

– Мы надеемся, что вы сможете ей помочь, сэр Чарльз, – говорит Элинор. – Если честно, вы наша последняя надежда.

– Итак… – начинает сэр Чарльз. – На прошлой неделе с самого первого дня поступления Мейбл в больницу Святой Марии я вел наблюдение за вашей дочерью. Я осматривал ее днем, а также поздно вечером, когда она спала. – Он заглядывает в записную книжку, пробегает глазами по страницам, заполненным убористым аккуратным почерком, постукивая ручкой по записям. – Как я знаю из ваших слов, количество припадков у Мейбл – мы в профессиональной среде называем их конвульсиями – увеличивается день ото дня, и они становятся все интенсивнее. Как ни печально мне вам это говорить, положение вашего ребенка тяжелое. Эпилепсия – заболевание сложное, где не найдется двух одинаковых случаев. Но нам известны некие общие шаблоны, применимые почти ко всем случаям. Развитие болезни тоже проходит, так сказать, одинаковые стадии. Когда болезнь проявляется в раннем детстве, как у Мейбл, это начальная стадия. Первое появление конвульсий. При своевременном медицинском вмешательстве и иных принятых мерах конвульсии поддаются лечению, и может наступить ремиссия. Но если эпилепсия успела укорениться, что, к сожалению, бывает в большинстве случаев, болезнь становится прогрессирующей и имеет дегенеративный характер. Боюсь, в таких случаях обычным исходом становится нарушение умственных способностей. – Он замолкает, давая супругам переварить услышанное. – В случае Мейбл всего за несколько коротких месяцев мы наблюдаем быстрое и серьезное ухудшение.

– Но разве Мейбл не может, образно говоря, перерасти эпилепсию? – спрашивает Элинор.

Сэр Чарльз качает головой:

– В ряде случаев, когда эпилепсия проявлена слабо, возможно, чтобы с возрастом ребенок, как вы сказали, перерос свою болезнь. Но при таких серьезных конвульсиях, какие бывают у Мейбл, благоприятный исход крайне маловероятен. Увы, миссис Хэмилтон, это так. Дело в том, что Мейбл страдает от самых разнообразных видов припадков. Их достаточно много. К несчастью для вашей дочери, ее припадки относятся к весьма редким категориям, включая галлюцинаторные конвульсии и рассеяние внимания, а также моменты, когда она теряет сознание. Это плохой знак. Упомянутые типы конвульсий зачастую становятся лишь беспощаднее и плохо поддаются медицинскому вмешательству. Мне неприятно вам это говорить, но у маленьких детей они почти наверняка сказываются на умственном развитии. Этим и объясняется потеря Мейбл некоторых способностей и навыков. Судя по всему, постоянные припадки вызывают повреждение отделов головного мозга, управляющих ее речью, отчего Мейбл все с бóльшим трудом подбирает слова. Не исключено, что она вообще утратит способность говорить. Следом идут непроизвольные падения, ибо девочка, застигнутая припадком, может на что-то наткнуться и споткнуться. Добавьте к этому возрастающую неспособность контролировать свой мочевой пузырь. Мне очень неприятно говорить вам, что все это – симптомы укоренившейся эпилепсии, целиком затронувшей ее мозг. Вред, причиняемый конвульсиями развивающемуся мозгу Мейбл, крайне велик.