Глеб Петрович закрыл глаза, расслабился… телефон зазвонил снова. Он чертыхнулся, поставил массажный механизм на паузу и ловко выудил из нагрудного кармана уже другой аппарат.

– Да, – не называя себя, вошел в беседу.

– Мы нашли рекламиста.

– Где?

– Франция, Монпелье.

«Ушлый этот парень», – почему-то подумалось Глебу Петровичу. Но уж точно не более ушлый, чем его ребята.

– Что с ним делать? – спросила трубка.

– Он мне уже не нужен, – принял решение Глеб Петрович.

– Понятно, – ответил невидимый голос, слегка озадаченный. Вторая подряд ликвидация в чужой стране действительно была неожиданной. Но Глеб Петрович не собирался миндальничать, когда на кону такие деньги.

Он выключил телефон, встал с кресла, подошел к столу. Черным фломастером перечеркнул кружочек с буквами «Б-й». Затем еще немного подумал и тем же черным фломастером поставил три жирных вопросительных знака рядом с квадратиком «В-в».

Что-то деньги с этой темы понемногу становятся слишком геморройными. Ну да ничего, все пока идет в рамках. Глеб Петрович одним глотком допил из чашки чай, вновь сел в кресло и снял механизм с паузы. Следующие пятнадцать минут он намеревался провести в заслуженном покое.

Место: Прионежье, деревня Вяльма.

Время: три года после точки отсчета.

Я отодвинулся от планшета с закрепленным на нем листом бумаги. Всё. Точка. Акварель тем и хороша, что ее нельзя доделывать и переделывать. Либо получилось, либо нет!

Здесь же определенно получилось.

И хотя прямо передо мной, через пологий поросший травой откос, виднелся чудный пейзаж – вилась замысловатыми петлями неширокая, с валунами, торчащими из потока, речка и тянулся на заднем плане светлый березовый лес – на лист пролилось совершенно иное изображение. Две девчонки, две красотки, заняли всю площадь рисунка, красивые вовсе не правильными чертами лиц, а чем-то таким, что только в глазах и отображается. Девчонки не были похожи друг на друга, но обе неуловимо напоминали Ленку.

Потому и красотки.

– А почему у них руки синие? – спросила меня незаметно подошедшая Надюшка, дочь наших хозяев.

– Сам не знаю, – честно ответил я. – Так вышло. Но ведь красивые, правда?

– Очень, – согласилась моя юная зрительница. – Шеи, как у Модильяни. А колористика, как у немецких экспрессионистов.

…Опять она застала меня врасплох. Я так и не смог привыкнуть к малолетней крохе с высшим художественным образованием. Да и не привыкну, наверное, – уж слишком не согласуется ее мелкодевчачий внешний вид с глубинными познаниями. Кстати, это глубокая тайна наших хозяев. Мы с Ленкой поклялись, что никогда ее не нарушим. Правда, держать слово необыкновенно легко: я ж ни с кем, кроме них и Ленки, не общаюсь. Но все равно, когда я впервые столкнулся с внутренним миром Надюхи, у меня мурашки по коже пробежали. А она только смеется и бантиками потряхивает.

Надюшка побежала к дому, а я задумался о своей совершившей столь крутой вираж жизни.

…Уже вторая неделя прошла, как мы поселились в большой «служебной» избе Бакенщика. Так он сам себя называет, так и мы его между собой именуем. Служебная изба ничем не отличается от других изб деревни, разве что принадлежит не частному лицу, а озерной гидрографической службе – там трудится наш хозяин.

Дом, впрочем, как и все местные строения, огромный. Мы впятером – у Бакенщика есть жена Галина и, как уже было сказано, дочурка Надежда – буквально теряемся в его просторах и встречаемся обычно к вечеру, когда наши приветливые хозяева зовут к ужину. Это не означает, что остальное время мы ходим голодными – еду здесь не прячут. Просто все вместе мы собираемся только к вечеру.

А вот день проходит у всех по-разному.

Хозяин с утра отправляется на большой моторной лодке – которую, впрочем, чаще предпочитает двигать веслами (говорит, чтобы не разучиться) – на Онегу, что-то там осматривать и контролировать. Приплывает днем и сразу занимается хозяйством: дом даже сейчас выглядит слегка заброшенным, несмотря на то что Бакенщик уже многое привел в порядок.

Ленка помогает Галине в огороде и по дому. А также уже дважды ходила в поселок – в отличие от меня, она с первого сентября перестанет быть безработной, заняв место учительницы рисования в поселковой школе. При этом наш режим маскировки не нарушится: она замещает местную учительницу, которая по каким-то причинам взяла отпуск как минимум на полгода. Вот они между собой и договорились: деньги – Ленке, а непрерывный стаж – той женщине.

Единственное условие со стороны директора – предъявить диплом об окончании вуза. Именно поэтому Ленки сейчас нет рядом; она, уговорив меня после долгих дебатов, поехала за дипломом в Москву.

Уговорить – уговорила: с точки зрения чистой логики маловероятно, что в огромном городе ее встретят люди Велесова (домой заходить Ленке я категорически запретил). Но вот сосет меня чувство тревоги. И пока Ленкина легкая фигурка не появится на вяльминском мосту – а я хожу туда, начиная с третьего дня, к каждому автобусу, – буду чувствовать себя неспокойно.

Ну, а сам я, безработный, пашу так, как ни одному работающему не снилось: начинаю с раннего утра, заканчиваю при последних лучах солнца. При искусственном освещении не тружусь. И дело не только в том, что можно ошибиться с цветом. Просто здесь все настолько настоящее, настолько естественное, что ничего искусственного не хочется.

В отличие от Ленки, иную работу я даже не искал. И не потому, что боюсь оставлять документальные следы. Просто я лишь сейчас понял, насколько соскучился по главной деятельности своей жизни.

Пишу как сумасшедший. Привезенные холсты уже кончились. Я переключился на акварель, благо бумаги и красок мы захватили с собой немало. И если честно, отсутствие холстов было одной из главных причин, по которым я отпустил Ленку в Москву за дипломом. Мне стыдно об этом даже думать, но это так. Когда речь заходит о живописи, я теряю нормальные человеческие качества.

Как ни странно, Бакенщик меня, бездельника в общечеловеческом понимании, поддержал. В первый же совместный вечер посмотрел на мои творения и веско так заявил: «Это твой путь. Не сворачивай с него». Я и не собираюсь сворачивать. Зачем, если в моей жизни на сегодня только два светлых пятна – Ленка и живопись?

Галина, жена Бакенщика, – женщина гораздо менее романтическая. Она смотрит на Ленку с нескрываемой жалостью, понимая, что все тяготы предстоящей семейной жизни лягут именно на ее плечи. Мне тоже жалко Ленку, но я отдаю себе отчет, что при любой возможности выбора между общественно полезной деятельностью и живописью я всегда выберу живопись.

Я лишь сейчас понял, что и в криминальные свои истории влез только из желания усидеть на двух стульях сразу: чтоб и искусством заниматься, и денег заработать. Поскольку знаю по своему опыту и опыту многих коллег, что деньги на одном искусстве заработать крайне сложно.