– Да нет, если только чаю… – протянула Катя, – зеленый, что ли, или с мятой… Да, кстати, Валя, вам нигде не попадался мой перстень с сапфиром?

– Что-о? – Валентина, уже собравшаяся выйти из комнаты, вдруг резко повернулась. – Да как вы смеете?

– Что – смею? – Катя оторопела от неожиданности. – О чем вы?

Она вгляделась в лицо домработницы и испугалась не на шутку – Валентина была какого-то мертвенного зеленоватого цвета, а в глазах стояла злоба.

– Думаете, раз хозяева, так вам все можно? – заорала Валентина визгливым базарным голосом. – Если человек маленький, так его и обидеть ничего не стоит?

– Да я ничего такого… – растерялась Катя, – что с вами, Валя?

Она тут же поняла, что Валентина ее не слушает.

– Конечно! – орала она. – Как что пропало у ней – так непременно Валентина виновата! С кого и требовать-то, как не с прислуги! А что я с четырнадцати лет работаю – это никого не волнует! Да тут у вас три года грязь убираю, а что я видела? Только хамство одно!

– Ну-у… – протянула Катя, – не совсем так…

– Да я в таких домах работала, что тебе и не снилось! – Голос Валентины напоминал теперь пожарную сирену. – И нигде мне ни слова не говорили! Она меня в воровстве обвинила! Не брала я никакого перстня, нужен он мне был сто лет!

– Да я ничего и не говорю, просто спросила! – Катя тоже повысила голос, чтобы перекричать Валентину, и не преуспела в этом.

Выяснилось, что у домработницы глотка луженая, как пароходная сирена, а раньше Катя этого не замечала. Но все же надо это прекратить, этак она Павлика разбудит.

– Валя, что с вами происходит? – спросила Катя как можно тверже. – Я совершенно не понимаю ваших претензий. Немедленно замолчите, уже поздно…

Валентина за это время успела выдвинуться на середину Катиной спальни, теперь лицо ее напоминало своим цветом сильно перезрелый баклажан.

– Да я… столько лет… верой и правдой… за Петькой вашим сколько рубашек выстирала… – бормотала она, – а теперь всякая тут будет меня позорить!

– Ну хватит! – Катя подошла к ней вплотную.

Валентина смотрела на нее с такой ненавистью, что Катя едва удержалась, чтобы не отшатнуться.

– Если вас не устраивает эта работа, можете ее поменять… – начала она.

– И уйду! – заорала Валентина. – Сей же час уйду! Ни одного дня не задержусь! Ноги моей не будет больше в этом доме! Хозяин – уголовник, за убийство сидит, хозяйка шляется где-то по ночам – приличной женщине тут не место!

– Я вас не задерживаю! – процедила Катя. – Завтра расчет получите!

– Нет уж, сегодня! – Валентина сбавила обороты и шагнула назад. – За полный месяц вы мне должны!

И хотя прошла только половина месяца, Катя решила не спорить. Радуясь, что сообразила снять наличные с карточки – думала, понадобятся для Петра, она отсчитала Валентине нужную сумму. Через десять минут та вышла в прихожую с чемоданом.

– Можете проверить, – угрюмо сказала она, – ничего вашего не прихватила…

– Это лишнее, – холодно сказала Катя, – но рекомендаций от меня не дождетесь.

– Была нужда! – фыркнула Валентина и ушла, хлопнув дверью, так что Павлик все-таки проснулся.

Пришлось поить его горячим молоком, потом рассказывать сказку, так что уснуть Катя смогла только глубокой ночью.

Наутро она едва дождалась Лидию, поручила ее заботам сына и поехала по делам. Встреча с адвокатом и еще много всяческих дел, которые надо сделать самой. Теперь ей не на кого надеяться. Перстня Катя так и не нашла, придется привыкать к мысли, что он пропал. Жалко, конечно, однако он достался ей случайно, так же и пропал. У нее сейчас есть заботы поважнее.

Его императорское Величество Петр Федорович позвонил в колокольчик, но на звонок никто не появился. Тогда он поднялся из кресел, потревожив любимую собаку, валявшуюся по обыкновению у его ног, шагнул к двери и крикнул раздраженным голосом:

– Мартин! Мартин! Где тебя носит der Teufel? Где тебя черт носит? – повторил он по-русски.

В последнее время он старался больше говорить по-русски, хотя этот язык трудно ему давался.

Но это не помогло – его камердинер Мартин словно сквозь землю провалился. Вообще, казалось, дворец словно вымер. Не было обычного в такой час гомона придворных, не наблюдалось безмолвного мелькания дворцовой прислуги.

– Да где же все? – возмущенно воскликнул император, но ему и на этот раз никто не ответил.

Вдруг за дверью послышались тяжелые шаги многих людей.

– Слава богу, – проговорил Петр Федорович, повернувшись к дверям. – Наконец кто-то вспомнил о своем государе…

Двери распахнулись, и в комнату ввалилось несколько человек в мундирах гвардейских полков – Преображенского, Измайловского, Семеновского… впереди шли знакомые императору братья Орловы. Это не предвещало ничего хорошего.

– Господа, что вам угодно? – недовольно проговорил император и даже попытался изобразить на своем лице гнев. Однако вместо приличествующего случаю гнева на лице его проступил самый обыкновенный страх.

– Милостивый государь, – произнес, подойдя к нему, Григорий Орлов, – позвольте вашу шпагу!

– Что это значит? – император схватился за рукоять своей короткой шпаги, попятился, растерянно оглядываясь по сторонам, как будто еще надеясь на чью-то помощь. – Как смеете вы, господа, без моего дозволения врываться в покои государя? Позовите сей же час господина фон Раухвица!

– Господин фон Раухвиц бежал вместе со своими голштинцами! – ответил Орлов и силой отнял у императора шпагу.

– Указом государыни императрицы, утвержденным правительствующим Сенатом, вы низложены, – произнес он, передавая шпагу своему брату Алексею.

– Государыни императрицы? – недоуменно переспросил Петр Федорович. – О какой императрице вы говорите?

– Вы удивляете меня, милостивый государь! – проговорил, выступая вперед, Петр Пассек. – В Российской империи только одна законная императрица – государыня Екатерина Алексеевна!

– Что? Фике – императрица?

– Милостивый государь, извольте проявлять уважение к государыне! – оборвал его Пассек.

Петр затравленно огляделся по сторонам.

Его все покинули. Даже голштинцы, в преданности которых он был уверен, бежали при появлении бунтовщиков, что уж говорить о придворных и дворянах свиты!

Ему больше не на кого было рассчитывать. Приходилось признать поражение и уповать только на то, что бунтовщики проявят снисхождение к его высокому происхождению и примут во внимание родственные связи с европейскими династиями…