Наконец секретарша подняла на меня глаза, ойкнула и потянулась за своим листочком:

– Ой, извините, вам не надо, это оценки педагогу.

А я лист не отдаю, мне любопытно глянуть, что там за критерии.

– Если хотите, – заулыбалась она, – ну заполните тоже… как хотите.

Но это она так, из вежливости, – неловко же прям сразу взять и забрать назад, как у мартышки. Наверное, решила потом просто выкинуть мой лист, и все дела, лишь бы меня не обидеть. Стоит неподалеку, зорко ждет, когда я его верну.

Глянула я на листочек – ой-ой! Там столько всего! Не меньше двух десятков вопросов и по пять ответов к каждому, да что да как, да манера преподавания, да стиль ведения, да владение аудиторией, да понятно ли объясняет, да возбуждает ли в вас творческий порыв, да уделяет ли каждому внимание, да профессиональные навыки, да интенсивность нагрузки и так далее, и так далее – замаешься отвечать! А еще с другой стороны листа несколько вопросов, и нужно самостоятельно длинно расписать, что понравилось/не понравилось, чем новым овладел и какие ваши (!) рекомендации преподавателю по ведению урока, вона как! (Ага, сейчас студент по джазу начнет расписывать свои рекомендации педагогу-классику.) Потом все эти ответы соберут, приплюсуют преподавательские вердикты, проанализируют и вынесут высочайшее решение – целая наука.

Вздохнула я, взяла ручку и написала крупно вверху, где места побольше:

ТЭД – ЛУЧШЕ!

И отдала.

* * *

Хотите знать, о чем будет следующая книга? О музыке, о хоре, о гастролях, о студенческих приключениях неунывающих подруг и о многом другом. В качестве приглашения – один рассказ из следующего сборника. Не прощаюсь!

Для начала маленькое пояснение для немузыкантов: вы наверняка замечали, что оперные певцы поют как-то не так, как простые смертные или, там, попса? И что характерно – абсолютно без микрофона (в отличие от остальных) и при этом перекрывают своим голосом симфонический оркестр и любой величины заполненный зал, и слышно будет в самом дальнем уголке, даже если поют тихо-тихо?

Все это не только потому, что голоса у них сильнейшие, – их еще долго учат, как петь. Из всей науки запомним только, что академические певцы поют «на опоре» (специальным образом поставленное дыхание), а остальные поют просто так.

Дело было в Италии. Концерты и гастроли – это отдельная песнь, толстый авантюрный роман в музейном интерьере, отложим их на потом, а сейчас речь пойдет о небольшом эпизоде в студенческой столовой.

Жили мы в сосновом лесу в пригороде Рима в маленьких деревянных домиках, практически не пересекаясь с другими обитателями лагеря. Режим у каждой группы был свой, и завтрак подавали индивидуально под каждую группу, а потом подгоняли красивый двухэтажный автобус и увозили на весь день, возвращая глубокой ночью.

Хоров (как и русских) до нас там никогда не было, в основном студенческие спортивные команды или туристические группы, поэтому повара и официанты таращились на нас и уговаривали дирижерку на предмет что-нибудь спеть. В семь утра хором вообще-то поется туго, поэтому она отнекивалась и обещала, что, может быть, споем в день отъезда, тем более, уезжать будем посередине дня.

Покровителем и светлым ангелом нашего хора был немец, настоятель крупного кафедрального собора, который и устраивал нам гастроли, поэтому жили мы чаще в монастырях, пели в известных храмах и сопровождали нас священники. С одним из них мы, четыре подружки, очень сдружились и ходили всегда вместе.

Отец Павел был чех, в юности сбежавший в Германию, гонимый заветной мечтой – стать священником. Он достиг высокого положения, имел свой приход и был биритаулистом (мог совершать православные и католические обряды), в совершенстве знал пять языков – чешский, немецкий, итальянский, русский и забыла какой. Из-за русского его и пригласили сопровождать наш хор в качестве помощника, гида и переводчика.

Он сам проводил экскурсии и показывал нам храмы, с удовольствием отвечая на вопросы, и, договариваясь с кем-то незримым, проводил нас в те места, которые были недоступны посетителям. Поражали огромные «закулисные» пространства костелов – государство в государстве.

Мы любили с ним поговорить, особенно о традициях, религиях, незнакомых именах и произведениях искусства. Он охотно пускался в любые подробные объяснения, но никогда не начинал беседу сам, особенно на религиозную тему, а всегда ждал вопроса. Одинокий по жизни, он трогательно заботился о нас как о своих родных, радуясь, когда может порадовать, и чувствовал нашу ответную нежность.

И вот в наш последний день закончили мы обед, и дирижерка вяло пустила по рядам весть, что надо бы спеть.

Мы обреченно вздохнули, но деваться некуда.

Надо сказать, что пение за обеденным столом при низком потолке – не наш жанр. У нас вообще-то церковный репертуар и сложная светская программа, а всяких там разудалых «оп-ля» у нас нет, а народ, жаждущий нас слышать в непринужденной обстановке, слабо это представляет.

Выучить что-нибудь легкомысленно-бисовое наш хор тоже никак не сподоблялся, поэтому в подобных случаях и бисах на светских концертах объявлялась одна и та же незыблемая «русская-народная-песня-Подмосковные-вечера».

Любите ли вы «Подмосковные вечера» так, как люблю их я? Я их не переношу, я даже шутить на эту тему не могу. Эта песня, в нашем исполнении, вызывала у меня приступы всех припадков и аллергий, которые существуют в природе. Я не пела. Я смотрела вниз и глубоко дышала, но до конца меня редко хватало, и я начинала ругаться с подругой, как она может это петь. Она, отбиваясь, шипела между фразами и щипалась, кто-нибудь из верхнего ряда пихал меня папкой, и я переключалась наверх, администратор хора, певшая рядом, начинала рычать: «Прекратите, уже почти допели». Я не люблю «Подмосковные вечера». И поэтому, только поэтому, а совсем не из-за какого-нибудь снобизма, я не присоединилась к нестройному хору, кисло затянувшему постылую песню.

Надо сказать, не только я отлынивала, нас и так было многовато на это помещение, поэтому отдувались те, кто находился ближе к восторженным слушателям.

И вот поем мы, поем, как вдруг в кафетерий вваливается американская мужская баскетбольная команда. Довольно шумно и фамильярно рассаживаясь напротив, они заинтересованно поглядывали на нас, перекидываясь короткими фразами (хм… вообще-то музыка звучит). Потом, разглядев сгрудившихся официантов, трепетно слушавших пение, и, видимо поняв, что сейчас их обслуживать никто не кинется, а может, еще чем другим занедоволились или просто выпендриться захотелось, но грянули они со всей дури бодрый американский марш. Мы обалдели.

Как же так можно, мы поем, зрители слушают, а тут поверх этого, как по ажурным кружевам кирзовыми сапогами, прет напролом мужланский марш? Зачем? И представьте себе этих парней: молодые, здоровенные, да у них размер ноги – половина нашего роста, а напротив – мы, маленькие учителки музыки и один старик.