Игорь Варшавский был первым поэтом на всем нашем потоке. Нет, «первый» – не то слово. Первым был, пожалуй, Игумнов. Слава звездил на всех институтских поэтических вечерах. Игорь на такие вечера никогда не ходил. Но не потому, что был гордый, а потому, что при чтении стихов вслух начинал сильно заикаться, а потом его просто заклинивало на середине какого-нибудь слова и он мог упасть в обморок. Но все в институте знали, что он гений.

Полный, с ранними залысинами, большим носом, выпуклыми глазами… Таких девчонки не любят. Но он был гений.

– Понимаешь, – говорит Слава, – между мной и Игорем была такая же разница, как между исполнителем главной роли в каком-нибудь популярном сериале и, скажем, Смоктуновским.

– Понимаю, – говорю я. – Что-то такое я иногда слышу о себе на своих выступлениях. Когда мои поклонницы начинают сравнивать мою прозу с Акуниным и Пелевиным. Ненавижу такие сравнения!

– Да, бывает… – говорит Слава и отводит взгляд в сторону.

Игорь и Лев Варшавские – сводные братья. У них был общий отец, но разные матери. Отец, одесский еврей, развелся с матерью Льва уже в пожилом возрасте, за что его прокляла до седьмого колена родня и с ее, и с его стороны, и женился на молодой украинке. Игоря, как своего позднего ребенка, он обожал, души в нем не чаял, а Лев не мог простить отцу предательства. Поэтому отношения между братьями не складывались, хотя Игорь всегда тянулся к старшему. Тут сказалась еще и разница в возрасте – пятнадцать лет. Мать Игоря скончалась совсем молодой от порока сердца, и только тогда муж узнал, что доктора категорически запретили ей рожать.

Игорь рос болезненным ребенком – у него была проблема с кровообращением. В Литинституте с ним случались приступы, когда от сильного волнения он вдруг бледнел, лицо становилось мраморным и он терял сознание. Но ходить по врачам упорно отказывался. Игорь был не от мира сего.

– Ты так много рассказываешь мне про Игоря, – говорю я, – будто это не я, а ты с ним жил. Рассказывай лучше о Даше.

– Не гони… Это важно! Иначе ты ничего не поймешь…

Итак, Игорь был не от мира сего. В институте шутили, что он сочиняет стихи в голове непрерывно, даже когда мочится в туалете. Стоя в очереди в институтской столовой, он мог взять со стойки тарелку с салатом и поставить ее не на свой, а на соседний поднос. И так же рассеянно глядя в пространство, мог приступить к еде с чужой тарелки. Другому студенту за такое врезали бы по морде, но Игорю прощалось все. Получив стипендию, Игорь безропотно раздавал ее в долг, причем тем, кто уже должен был ему практически пожизненно. На что же он жил? Ну да, его выручал я. В том числе и вытрясая деньги из его должников, когда эти деньги у них заводились. Странно, что при такой рассеянности он учился на пятерки и получал повышенную стипендию. При этом, готовясь к зачетам и экзаменам, он мог легко перепутать предметы. Однажды молодой преподаватель решил его разыграть. Подменил билеты и выложил перед ним на стол вопросы по литературе не девятнадцатого, а двадцатого века, курс которой нам должны были читать только в следующем году. Игорь взял билет, посидел минут пятнадцать, размышляя о чем-то своем или сочиняя очередные стихи. Все в экзаменационной комнате следили за ним, едва сдерживаясь от смеха. Потом он вышел к преподавателю и блестяще ответил на вопросы по двадцатому веку. И теперь уже все откровенно хохотали над экзаменатором, который с пунцовым лицом выводил в его зачетке «отлично»… по литературе девятнадцатого века.

– Ваша дружба была для меня полной загадкой, – говорит Игумнов. – Трудно представить людей более непохожих. Ты был не скажу эгоистом, но абсолютным эгоцентриком. Ты думал только о себе. Все пять лет учебы ты писал какой-то, как ты говорил, гениальный роман о горах, который никому не показывал.

– А что же я обсуждал на семинаре?

– Да какую-то херню! Наспех написанные рассказики, за которые тебя стыдили, такая это была откровенная халтура. Тебя не отчислили за творческую несостоятельность только потому, что верили почему- то в этот твой гениальный роман. Дело в том, что ты и творческий конкурс прошел с одним-единственным рассказом, и тоже о горах. Но те, кто его читал, в один голос твердили, что рассказ гениальный.

– Ты читал этот рассказ? – настороженно спрашиваю я.

– Откуда? После поступления ты выкрал его из архива.

– А где же этот гениальный роман?

– Ты его сжег! Ты сжег несколько общих тетрадей в раковине в туалете! Дымище был такой, что пришлось вызвать пожарных.

– Когда это случилось?

– На последнем курсе. И случилось это, старик, как раз после того, как ты выгнал беременную Дашку.

– С этого места – поподробней!

Ни Игорь, ни Игумнов не знали о том, что у нас было с Дашей раньше. Даша приезжала ко мне три- четыре раза в год и останавливалась в нашей с Игорем комнате на несколько дней. Вернее – ночей. На ночь я выгонял Игоря к Игумнову, где Игорь даже завел себе раскладушку. Это Славке не нравилось, но к моим сексуальным похождениям он относился с не меньшим уважением, чем к своим.

Днем Даша поступала в распоряжение Игоря.

Игумнов так и говорит:

– Днем Даша поступала в его распоряжение.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.

– Не то, что ты подумал! – смеется он. – Но представь себе девушку, которая на несколько дней приехала в Москву из провинции. Да, главным образом она приехала, чтобы провести с тобой незабываемые ночи. Но это же еще и Москва! Это театры, выставки, концерты! Таганка! «Юнона и Авось» в Ленкоме! Живое выступление какой-нибудь Пугачевой! И на все это с Дашей ходил Игорь, потому что ты, сукин сын, писал свой гениальный роман. Ты и на институт-то забивал болты, пропуская занятия. А тут какая-то Даша из С. Я думаю, тебе с ней было просто скучно. В постели не скучно, а днем скучно. И я тебя понимаю, старичок! Сам был такой. А вот Игорь Дашу любил по-настоящему.

Оказывается, Игорь влюбился в мою девушку с первого взгляда, как влюбляются поэты. Безответно и безнадежно. Он никому об этом не говорил, и уж тем более Даше, но это было понятно всем, кто видел его рядом с ней. Видел взгляд, которым он смотрел на нее. Его трепетный жест, когда он подавал ей курточку… Однажды он забыл на столе листок со стихотворением, посвященным Даше. Наверняка написал их штук сто, но тщательно прятал, а это случайно оставил на своем письменном столе. В общежитии Литературного института каждому студенту полагался свой письменный стол – немыслимая роскошь для обычных студенческих общежитий.

– Ты не представляешь, Иноземцев, что это были за стихи! – говорит Игумнов. – Какая-то козлина зашел в вашу комнату, когда вас там не было, и похитил листок ради хохмы. Но вскоре это стихотворение знали наизусть все студенты Лита. И не только студенты, но аспиранты, преподаватели! В это время у Игоря готовилась подборка в альманахе «День поэзии», но там, конечно, не было стихов о Даше. И вот составитель альманаха лично пришел к Игорю в общежитие и чуть ли не на коленях умолял отдать стихотворение в печать. Оно уже пошло гулять по Москве. Парни объяснялись им в любви своим девчонкам. Его исполняли под гитару на Грушинском фестивале…