Правда, все его ухищрения пропали втуне – Ирка на местных Робин Гудов никакого внимания не обращала, занята была, охмуряла ни в чём не повинного Артёма, который попеременно бледнел, зеленел, краснел и был красноречив, как попугай.

– Жарко, правда? – ворковала городская фифа, продуманно расстегивая пиджачок и демонстрируя всем желающим клочок интимного кружева.

– Жарко, – согласно блеял будущий краевед.

– Но в городе жарче, – глубокомысленно дула губки соблазнительница.

– Конечно! – горячо поддерживал её Тёма. – Намного.

– Тут прохладнее.

– И не сравнить!

– А на реке, наверное, ветерок…

– Там всегда свежо.

– Вот бы искупаться.

– Обязательно стоит искупаться! Отличная идея!

– Да я купальник не захватила.

Тут-то студент и впал в ступор, открыл рот, как карась, закрыл, похлопал длиннющими ресницами. Ирка коварно улыбнулась, ну а Маша, наконец, изловчилась и пнула подружку под коленку. Та невинно приподняла брови, мол: «Что?»

– Обалдела? – прошипела Мельге гадючьим шепотом, благо Тёма как раз вылил на себя чай, к счастью успевший остыть. – Он тебя лет на десять младше! А то и на все пятнадцать.

– На семь, – невозмутимо поправила Ирка. – И чего такого? Ему уже не шестнадцать и не восемнадцать, даже двадцать один уже исполнился. На аморалке меня не поймаешь, даже не пытайся.

– Всё равно это как-то…

– Ханжа. А мне вот нравятся такие молоденькие, стильненькие, ухоженные. Пока из них всякие Павлы не вырастают, надо пользовать, – посоветовала растлительница и снова перевела огонь на краеведа. – Нет, честное слово, если не искупаюсь, то просто умру. Пожалуй, рискну обойтись без купальника, да и темнеет уже. Артемий, вы меня посторожите?

– Чтоб не украли? – встряла Мария.

– Отдзынь, зануда, – дружелюбной коброй улыбнулась подруга. – Арте-емий, ну пожа-алуйста!

– Меня Артём зовут, вообще-то, – пробормотал студент, послушно вставая и снося локтём блюдо с остатками пирога.

– Та-акой мужчина и Артём? Ни за что не поверю! Вы Артемий и точка.

– Скорее уж Артемон, – чуть слышно буркнул Саша.

Пришлось Марии и его пинать. Правда, ойкнула почему-то Алла. Видимо, машин огонь, в отличие от иркиного, бил не так прицельно.

В конце концов, когда уже по-настоящему стемнело, всё-таки собрались: Ирка с полностью деморализованным краеведом на речку, Алла спать, а Мельге тоже спать, но в дом к Добренко. О том, что её собственная, в смысле, как раз иркина дачка ныне для ночевки непригодна, она подруге коварно сообщать не стала: сама напросилась, пусть сама и выпутывается.

Тем более, ни малейших сомнений, что эта не только выпутается, но и сумеет с комфортом устроиться, не было.

Добирались они до сашиного дома на удивление долго, потому как вечер вместе с относительной темнотой – в деревне, кажется, каждое окно светилось – расщедрился просто на какую-то поцелуйную манию, вынуждавшую буквально под каждой берёзой с липой останавливаться и оставаться там, пока дыхание не сбивалось окончательно. Ну а потом короткая перебежка до очередной липы – или берёзы? – а там снова здорово!

Короче говоря, в том, что именно сегодня всё случится, Мария сомневалась даже меньше, чем в иркином приспособленческом таланте.

Правда, примерно на середине дороги Мельге вспомнила: бельишко на ней не очень, да ещё целый день ношенное, и душ бы неплохо принять, а, может, даже и духами побрызгаться – ну так, для окончательного осознания собственной неотразимости. Вот только и духи, и бельё остались в чемодане, благородно проигнорированном погромщиком, а чемодан на старой даче.

В общем, пришлось возвращаться, потом уговаривать Сашу, чтобы он её не ждал, заверять: она только на минуточку заскочит и сама придёт, но, понятное дело, не говорить, зачем ей на самом деле домой понадобилось.

Кажется, Добренко остался в полной уверенности, что у Маши прихватило живот. Кошмар какой-то!

Мария уже привычно сбросила кроссовки на крыльце, стянув их пальцами ног за задники, мухой взлетела по лестнице, щёлкнула выключателем – впустую. Ещё разок переключила клавишу, только с тем же результатом, света не было. Мария Архиповна выглянула в окошко – за сиренью, ёлками и соснами Мухлово сияло, как новогодняя игрушка, даже тени от деревьев лежали так, что казались снежными сугробами. И от этого почему-то стало жутко. Дача, совсем недавно казавшаяся совершенно своей, родной, вдруг стиснула темноту стенами склепа. Через дверь с лестницы пахнуло затхлой сыростью.

– Ну-ну, без истерик! – прикрикнула на себя Маша шёпотом, растирая плечи, мигом покрывшиеся крупными, со спичечную головку, мурашками. – Давно ли ты, мать, темноты бояться стала?

– А я тебе говорил: отдай по-хорошему, – отозвался снизу, с первого этажа, знакомый замогильный голос. – Всё равно ведь не твоё. А чужое брать не хорошо, не хорошо…

Ступенька лестницы испуганно скрипнула. Кто-то – вполне материальный, реальный, вовсе не галлюцинация, не мираж и не телефонный голос – медленно шёл к ней, к Марии. Что-то глухо стукнуло, будто деревом о дерево. Маша была уверена, что это топор ударил обухом по балясине, почти как в фильме «Сияние». Ещё немного, всего лишь пара-другая ударов колотящегося в панике сердца – и тяжёлое лезвие врубиться в дверь, выламывая из неё длинные щепки. Потом появится мерзкая перекошенная рожа: «А вот и Джонни!»

А у неё опять даже ножа нет. И дверь не закрыта, незачем её рубить. Да на ней даже защёлки не было.

– Мария Архиповна, ты спускайся, что ли? – голос стал совсем уж потусторонним, пришёптывающим. – А то ведь если я поднимусь, больнее будет.

Лестница снова скрипнула, будто подтверждая – это все-таки не плод внезапно случившегося бреда, а самая настоящая правда.

В книжках пишут, мол: «Мозг работал лихорадочно». У госпожи Мельге ничего не работало, в черепе погромыхивал слежавшийся кусок льда, а вот тело жило собственной жизнью. Оно на цыпочках прокралось к двери, прижалось лопатками к стене, стараясь не попадать в тускло синеющий прямоугольник от окна, шагнуло в сторону раз, потом ещё раз – дальше по коридорчику, мимо одной закрытой двери к другой, к комнате, из которой был выход на балкончик над верандой.

Маша, испуганной лошадью косясь на смутный, будто размытый силуэт внизу лестницы, запоздало сообразила, что делает всё правильно: через перила балкона можно перелезть, уцепиться за нижнюю перекладину и спрыгнуть на веранду. Или попробовать спуститься по столбу – всё не со второго этажа сигать.

И вот как только это до неё дошло, паника врезала адреналиновым кулаком так, что во рту стало кисло, а полумрак перед глазами поплыл. И госпожа Мельге, уже совсем ничего не соображая, рванула по коридору, тяжко топая босыми пятками.