Но щепетильный еще в большей степени, чем ленивый, я никогда не прекращаю работу, пока не буду полностью удовлетворен результатом.

Через три-четыре дня после открытия сезона я уезжаю.

И только в поезде или в автомобиле я чувствую себя свободным. Тем не менее, приехав в Монтору, я испытываю необходимость позвонить на авеню Монтень. Каждый вечер мне рассказывают новости дня. Я узнаю, как отреагировали иностранные закупщики, что заказали постоянные клиентки, и слушаю отрывки из прессы. Кроме того, я слежу за кривой продаж. Она вырисовывается с первой же недели: на третий день с некоторой застенчивостью, на пятый – с большей уверенностью… а на десятый – все становилось ясно. Очень редко, когда начальные тенденции не подтверждаются в последующие месяцы.

Идет время, телефонные звонки, сначала ожидаемые с нетерпением, становятся реже, затем прекращаются. Вот теперь я окончательно завершил коллекцию.

Гримерная манекенщицы – это особый мир. Как и в театральных гримерных, в ней есть кресла, лампы и зеркала. Как и в театре, в ней немного пыльно. Как и в театре, она населена только феями.

У «деточек» единственная забота – быть прекрасными.

И они, конечно, именно такие, но все немного в этом сомневаются. Закончив макияж, они поворачиваются к мадам Туркхейм, заведующей гримерной, и спрашивают:

Баронесса, я красивая?

Если бы им сказали «нет», они упали бы в обморок, по крайней мере, на несколько минут, пока все не приведут в порядок. Нигде культ красоты не проявляется в столь чистом виде. Актриса в гримерной думает о своей роли в такой же мере, как и о своем лице, а манекенщицу заботит только ее красота.

В гримерную манекенщица всегда входит с небольшим опозданием:

Я не опоздала?

Но если она и неточна, то очень проворна. Одно движение – и она уже раздета, надевает белый халат и усаживается перед туалетным столиком. Столики стоят в ряд, похожие на школьные парты. Гримерная часто напоминает мне класс, где готовятся к выпускному экзамену по красоте. Под каждой партой прячется целый мирок сладостей, вязания, амулетов, фотографий и любовных писем. Каждая из «деточек» имеет свой туалетный столик и очень им дорожит. Рене[164], например, ни за что на свете не отдала бы свое место прямо напротив двери.

Однажды ночью ей приснилось, как ее пересадили в другое место, проснулась с рыданиями и явилась на работу в тот день гораздо раньше обычного, чтобы убедиться, что все в порядке. И все они, как Рене, держатся за свои привычки, привязаны к своему рабочему месту, от кресла до зеркала, где проводят несколько часов в день.

Мадам де Туркхейм, для нас просто Туту, остается для своих манекенщиц «баронессой». Она зовет их «мои девочки», а мы их называем «деточками», а администрация и мастерские – «манекенщицами».

Любимая манекенщица Кристиана Диора – Рене в шерстяном платье, Париж, 1955. Фото – Майк де Дюльмен

Манекенщица Надин, в будущем баронесса де Ротшильд, в платье от Диора, 1955

Этот маленький мирок совсем не похож на то, что можно вообразить в соответствии с живучим мифом «прекрасной эпохи», будто манекенщиц у дверей домов моды ожидают господа в шубах, они берут их под руку, девушки садятся в золотистый автомобиль, зябко поеживаясь, и устремляются навстречу волшебным приключениям. На самом деле их ожидают мужья, ворча на них за опоздание. По правде говоря, большая их часть поспешно уходят с работы одни, вскакивают в такси или спускаются в метро. Счастливицы ездят на «симках», как зажиточные граждане. Публика всегда стремится наделить этих молодых женщин гламурной судьбой, что обычно не соответствует действительности. Они чаще всего удачно выходят замуж. Обычно им нравится не прекрасный принц или банкир-миллионер, а человек, который им по душе. Они становятся любящими женами, домашними хозяйками и матерями. Чтобы поддержать свою образцовую семью, они превращаются в бабочек на три часа в день. Как правило, манекенщицы проводят в Доме моды от трех до восьми лет, участвуют в изнурительных показах и фотосессиях, а затем уходят.

Прежде чем рассказать о «деточках», работающих у меня в настоящее время, я хочу вспомнить Таню, Франс и Сильви, которые сменяли друг друга в роли звезд, но превратности жизни привели их к другим берегам. Я испытываю к ним особую нежность и смотрю на них как Пигмалион на свою Галатею. Лишь они вселяли жизнь в мои платья. Когда я создавал платья, они представали перед моим внутренним взором, и я мечтал, как девушки представят их наилучшим образом. Конечно, я требователен, да и всякий станет требовательным, когда речь идет об осуществлении своей мечты.

Среди всех известных мне манекенщиц Таня[165] – наиболее естественная и необыкновенно талантливая для нашего дела.

Ей было шестнадцать, когда она пришла к Люсьену Лелонгу, где я был художником. За несколько дней она освоила все профессиональные приемы и уже на первой репетиции представляла платья свойственным только ей образом. Таня, как и Пралин[166], она тоже работала у Люсьена Лелонга, относится к одному типу манекенщицы: они – не женщины, ставшие моделью, а модели, превратившиеся в женщин. Кроме того, как вы уже догадались, Таня – славянка, в одинаковой степени славянка и манекенщица. Иными словами, ее шарм, ее порой не слишком очаровательные капризы, ее противоречия и причуды не мешали ей жить там, где она хотела. Она открыла свой собственный Дом моды в Италии и, верная себе, познала тысячи перевоплощений и тысячи чудес. Таня – это Ева с ног до головы, с ее хитростями, ложью, притворством, но в то же время с ее изяществом, грациозностью и способностью к самопожертвованию.

Если в мире моды, как и в театре, существуют «священные чудовища»[167], Таня – одно из них.

Франс – самая замечательная манекенщица, которая когда-либо у меня работала. Она очень хорошо подходила к роли модели, прежде всего своим ростом, худобой и золотистыми волосами.