— Когда? — деловито осведомилась она, нежно теребя пальчиком его нижнюю губу.

— Хоть сегодня! Нам ведь с тобой не нужна свадьба? Или ты хочешь непременного кортежа, фаты и всего такого?

— Фу! Не хочу! — Она со смехом замотала головой. — Все это было, было, было, и ничего хорошего в этом нет!

— А чего ты хочешь?

— Куда-нибудь уехать хочу, Жень. Далеко-далеко и надолго! В горы хочу! На море! На острова! В дремучие леса хочу, но больше всего хочу на рыбалку с тобой! — Она почти всхлипывала, перечисляя ему свои желания. — Чтобы в палатке жить, варить еду в котелке на костре. А утром под густой туман выбираться на улицу и идти с удочками на берег. А потом чтобы эту мелочь, что попадется, пожарить или уху сварить. Загорать потом, купаться и снова спать в палатке, отгоняя комаров. Это так здорово! Вот чего я хочу, Жень!

— Эй, эй, остановись ненадолго, — рассмеялся он, тут же поняв, что как ни странно, но хочет того же, что и она. — Это я все понял. А замуж… Замуж за меня хочешь?

— Конечно, хочу, Жень. Конечно! Только вот… — Ее глаза так же быстро потухли, как и зажглись. — Только бы нам его найти побыстрее. Вспоминать просто не хочется, что может быть, если его не найдут.

Они замолчали как по команде. И не разговаривали до тех пор, пока не свернули на улицу, указанную в бумажке, что тискала теперь Влада в потной ладошке.

— Да-а-а, — протянул Удальцов с неудовольствием. — Я и не думал, что у нас в городе такие места еще существуют!

Улица петляла меж двухэтажных домов довоенной постройки, чередующихся с домами частного сектора. Причем серпантин этот никто не удосужился заасфальтировать, время от времени присыпая щебенкой самые глубокие ямы, что после дождя смело могли претендовать на звание уличного пруда.

Между домов бродили очумелые от пыли и жары тощие куры. Болталось на провисших веревках чье-то серое белье. Кучи мусорных пластиковых пакетов возле урн, странно, что последние вообще нашли себе здесь право на существование. Стаи голодных кошек, с диким визгом разлетающихся из-под колес. Даже растительность здесь была какой-то унылой, обветшалой будто бы от неустроенности, хотя лето только-только начиналось.

Сколько Влада ни глазела на палисадники частных домов, нигде не заметила мало-мальски приличной клумбы.

— Атмосфера не та, — неожиданно обронила она вслух, вспомнив буйную вольность цветения возле дома родителей Удальцова.

— Что-что? — не понял он, с предельной осторожностью петляя между ям и выбоин грунтовой узкой дороги.

— Так, ничего… Говорю, у них тут даже цветы не растут.

— За ними ухаживать нужно, — пожал он плечами и попросил: — Милая, промокни у меня пот со лба, глаза просто заливает.

Кондиционер он включить побоялся, неоднократно подхватывая жуткий насморк, теперь вот каялся.

А может, оно и ничего. Появилась причина попросить ее о чем-то.

Мог бы, конечно, и сам влезть в карман своих штанов за платком и лоб обмахнул бы запросто. Но уж очень хотелось, чтобы она за ним поухаживала. Чтобы платок вытащила, дотронувшись до его ноги. Чтобы принялась осторожно вытирать лицо, глядя пристально и внимательно, так смешно разомкнув губы.

Ему хотелось ощущать себя ухоженным ею, вот! — догадался если не с третьего, то со второго раза точно Удальцов.

Санька, его секретарша, неоднократно при разговоре о ком-то одиноком роняла странную такую фразу:

— Он неухоженный какой-то. Необласканный, Жень, потому что одинокий.

Он не понимал тогда. Не понимал и от назойливого ухаживания Леночки порой бежал сломя голову. А тут вдруг до эгоизма просто махрового захотелось, чтобы Влада пот со лба ему вытерла. Чтобы бутерброды приготовила утром и в его портфель рабочий положила, проверив, все ли он взял, не забыл ли чего.

— Ты же у меня можешь быть таким забывчивым, Женечка, — ласково укоряла его мама, в далеком детстве проверяя перед школой его портфель.

Он ведь никогда и ничего почти не забывал, но никогда не был против, чтобы мама портфель проверила. Приятно было на перемене обнаружить там припрятанное яблоко или дюжину карамели. Ухоженность в этом самом, наверное, и заключалась. Ухоженность, обласканность, как Санька скажет, и забота.

Ему до скрежета зубовного захотелось вдруг, чтобы она о нем заботилась — эта красивая одинокая женщина, сидевшая теперь справа от него. Чтобы тревожно сводила брови, когда он приходил со службы домой уставшим. Тут же бежала бы за градусником и принималась трогать его лоб, если он начинал подкашливать. А без завтрака чтобы не выпускала из дома. Просто скандалила бы и не выпускала.

Удальцов покосился на нее, будто она могла прочитать его крамольные мысли.

Еще сочтет его слабым, чего доброго! А не было ведь слабости в этом его таком простом и обыденном желании. Не было! И наверняка восемь мужчин из десяти хотят того же, просто скрывают. Или не та женщина у них в жизни случилась, которой позволительно было бы потрогать лоб и строгим голосом потребовать срочно улечься в постель, поскольку болен.

— Владочка, тот дом, кажется? — кивком указал Удальцов на кирпичный дом в два небольших окна и с полуразвалившейся верандой.

— Да, кажется. Номер вроде бы совпадает, только… — Она выбралась на улицу из машины и неуверенно подошла к покосившемуся забору. — Только не похоже, чтобы тут кто-то проживал.

Калитку Удальцов скорее снес, чем открыл. Один гвоздь в нижней петле выскочил из трухлявого дерева тут же. Тропинка, что вела к крыльцу, заросла травой почти по колено. Палисадник тоже выглядел запущенным. Окна мутные от пыли и наглухо занавешенные дешевыми шторками.

Они долго стучали в дверь, в грязные стекла окон. Им никто не открыл.

— Как же так? — Влада растерянно оглянулась. — Анна Ивановна утверждает, что Марина сдала комнату, забрала вещи и уехала домой, к мужу. А тут ни Марины, ни мужа…

— Может, адрес не тот? — предположил Удальцов и решил осмотреть дом со всех сторон.

Он обошел его слева по такой же заросшей травой дорожке, снова наткнулся на невысокий заборчик с такой же прислоненной лишь для вида калиткой. В огороде, куда вела эта калитка, трава была еще выше. Стало быть, он был давно и основательно необитаем.

— Нет здесь никого, милая. Давно нет, — вернувшись, объяснил Удальцов Владе, застывшей в недоумении на сгнивших ступеньках. — Ты садись в машину, а я пойду спрошу у кого-нибудь из соседей, где здешние обитатели теперь живут. Как фамилия у твоей Марины?

— Я не знаю, — призналась она. — Марина и Марина. Как-то не до фамилии было…

Соседей слева тоже не оказалось дома. Неулыбчивая девочка лет десяти сердито пояснила, что родители на работе, и захлопнула дверь перед носом Удальцова.

Справа в доме сильно шумели. Не достучавшись, он чертыхнулся и пошел напролом в приоткрытую дверь.