Я неподвижно стоял в темноте у двери и в нерешительности смотрел на нее.

— Хорошо, — сказал я, — но только до завтра. Потом я уйду.

Утром я проснулся в семь утра и сразу, не завтракая, ушел в свою старую квартиру, которую по-прежнему сохранял за собой. Сделал себе кофе и сел с ним на террасе на крыше покурить. Я смотрел на город внизу и думал, что мне теперь делать.

Оставаться с ней нельзя. Это просто невозможно.

Я позвонил Гейру, спросил, не можем ли мы встретиться на Юргордене, это важно, мне надо с кем-нибудь поговорить. Да, сказал он, хорошо, я должен закончить некоторые дела, а потом можем встретиться у моста к Музею северных стран и пройтись до мыса, он знает там ресторан, как раз пообедаем. Так мы и сделали, встретились и пошли по дорожке, залепленной желтыми, красными и коричнево-ржавыми листьями, среди голых деревьев под серым, как стена дома, небом. Всей правды я не рассказал: то, что она меня ударила, было настолько унизительно, что я не мог в этом признаться, потому что кем я тогда буду выглядеть? Я сообщил только, что мы поссорились, и я не знаю, как быть дальше. Он сказал: доверься чувствам. Я сказал, что не могу разобраться, что чувствую к ней. Разберешься, сказал он.

Но я не мог. Я испытывал к ней два рода чувств одновременно. Один говорил мне «уходи»: она слишком многого от тебя хочет, ты лишишься свободы, будешь тратить все свое время на нее, и что станется с важными для тебя вещами, независимостью и творчеством? А второй говорил «ты ее любишь»: она дает тебе то, что никто больше не в силах дать, она знает, кто ты. Кто ты на самом деле. И первое было правдой, и второе, но соединить их не представлялось возможным, одно исключало второе, и наоборот.

В этот день желание уйти преобладало.

Когда мы с Гейром стояли в вагоне метро, идущего в Вестерторп, позвонила Линда. Не мог бы я прийти к ней сегодня на ужин, она купила крабов, — круче деликатесов для меня не было. Я сказал «хорошо», тем более что поговорить нам все равно было необходимо.

Я позвонил в дверь, хотя у меня был ключ, она открыла и посмотрела на меня с осторожной улыбкой.

— Привет, — сказала она.

На ней была белая блузка, которая мне очень нравилась.

— Привет, — сказал я.

Она протянула было вперед руку, словно собираясь меня обнять, но убрала ее и, наоборот, отступила на шаг.

— Заходи, — сказала она.

— Спасибо, — ответил я.

Вешая куртку на крючок, я встал к ней вполоборота. А когда развернулся, она потянулась ко мне, и мы поцеловались.

— Проголодался? — спросила она.

— Еще как.

— Тогда давай сразу за стол.

Я пошел следом за ней к столу, он стоял у окна, в другом конце комнаты, рядом с кроватью. Она постелила белую скатерть, между двумя тарелками и бокалами стоял, помимо двух бутылок пива, подсвечник с тремя стеариновыми свечками, и пламя их колебалось на сквозняке. Блюдо крабов, корзина хлеба, масло, лимон и майонез, все тут же наготове.

— Я, оказывается, плохо умею с крабами обращаться, — сказала она. — Забыла, как их открывают. Но ты, наверно, умеешь?

— Более-менее, — сказал я.

Я отломал клешни, вскрыл панцирь и выковырял внутренность, пока она открывала бутылки.

— Что ты сегодня делала? — спросил я, протягивая ей краба, весьма мясистого.

— Идти учиться сил не было, я позвонила Микаэле, и мы вместе пообедали.

— Ты рассказала ей?

Она кивнула.

— Что ударила меня?

— Да.

— Что она сказала?

— Она в основном слушала.

Линда посмотрела на меня:

— Ты можешь меня простить?

— Да. Я только не понимаю, почему ты это сделала. Как ты могла настолько потерять над собой контроль. Потому что я исхожу из того, что ты этого не хотела. Ну, теперь, когда ты немного одумалась.

— Карл Уве, — сказала она и посмотрела на меня.

— Да?

— Мне стыдно. Мне ужасно стыдно. Но меня очень сильно задели твои слова. До встречи с тобой я не смела даже думать, что у меня может быть ребенок. Не смела. Даже влюбившись в тебя, все равно не разрешала себе. И тут ты сам сказал. Помнишь, да? В самое первое утро. Я хочу от тебя ребенка. Как же я обрадовалась! Я была нереально, просто безумно счастлива, что хотя бы есть такая гипотетическая возможность. Что ты дал мне этот шанс. А потом… вчера… ты как будто забрал его обратно. Сказал, что надо подождать. Это было слишком тяжело, удар под дых, и я… слетела с катушек.

Глаза у нее блестели, она держала краба над хлебом и пыталась ножом подцепить приставшее по краю мясо.

— Понимаешь, да?

Я кивнул:

— Понимаю. Но это непозволительно в любом случае, как бы сильно ты ни была задета. Нельзя, и все. Ну, блин. Нельзя драться. Я так жить не могу. Ты не представляешь это чувство, когда ты замахиваешься и бьешь. Я не могу с ним жить. Мы же должны быть вместе, так? Тогда нельзя жить как враги, я такого не выдержу, я не могу. Это никуда не годится, Линда.

— Да, — сказала она. — Я возьму себя в руки. Я обещаю.

Какое-то время мы молча ели. В ту секунду, когда кто-нибудь из нас направит разговор на рельсы простой бытовой жизни, мы проедем случившееся.

Я и хотел этого, и не хотел.

Крабовое мясо лежало на хлебе, блестящее и волокнистое, красно-коричневое, цвета опавшей листвы, и его солоноватый, чуть горчащий морской вкус, приглушенный сладостью майонеза и одновременно заостренный лимонным соком, на секунду завладел всеми моими чувствами.

— Вкусно? — спросила она и улыбнулась мне.

— Да, очень, — ответил я.

То, что я сказал ей тогда, в наше первое утро, когда мы впервые проснулись в одной постели, я сказал не просто абы сказать, но потому что всей душой так чувствовал. Я хотел от нее ребенка. Чувство было совершенно новое. И то, что оно переполняло меня, означало, что все правильно, что так и надо.

Но любой ли ценой?

Моя мама приехала в Стокгольм, я познакомил Линду с ней в ресторане, прошло вроде неплохо, Линда сияла, одновременно смущенная и открытая, но я все время следил за реакциями ее и мамы. Она поселилась в моей квартире, я проводил ее до ворот и припустил к Линде, до ее дома было минут десять быстрым шагом. Когда на следующее утро я зашел за мамой, чтобы вместе позавтракать в кафе, она пожаловалась, что не сумела вечером включить свет на площадке и поэтому чуть не целый час не могла открыть дверь в квартиру.

— Свет выключился, когда я была на середине лестницы. Сам по себе. Ни зги не видно даже на метр вперед.

— Шведы экономят электричество. Выходя из комнаты, они непременно выключат свет. А во всех общественных местах обязательно есть автоматические выключатели. Но что ж ты его обратно не включила, позволь спросить?