— Фантастика! — сказала Линда.

— Такой птичий капитан Ахав, — сказал я. — А дед бороздил хутор туда-сюда, как большой белый кит. — Я взглянул на нее: — Жалко, ты с ним не познакомилась. Он бы тебе понравился.

— А ты с моим.

— Ты была рядом, когда он умер, да?

Она кивнула:

— У него случился инсульт, и я поехала в Норланд. Но пока добралась, он уже умер.

Она взялась за мою пачку сигарет и посмотрела на меня, я кивнул, она взяла одну.

— Но дружила я с бабушкой. Она приезжала к нам в Стокгольм и сразу брала хозяйство в свои руки. Первым делом вымывала весь дом. Готовила еду, пекла пироги, занималась нами. Она была очень сильная.

— У тебя и мама такая.

— Да, и она становится все больше похожа на бабушку. Особенно когда она закончила играть в «Драматене» и уехала из города, она как будто вдруг вспомнила ту свою прежнюю жизнь. Овощи со своего огорода, никаких магазинных полуфабрикатов, четыре морозильника забиты мясом-рыбой с распродаж. И плюс к тому она перестала заботиться о своей внешности, во всяком случае, никакого сравнения с тем, что было раньше.

Она посмотрела на меня:

— Я тебе рассказывала, как бабушка видела красное северное сияние?

Я помотал головой.

— Она увидела его, гуляя как-то в одиночку. Все небо стало красным, сияние перекатывалось туда-сюда как волны, было красиво, хотя смахивало на Страшный суд. Когда бабушка дома рассказала о красном сиянии, никто ей не поверил, ни один человек. Постепенно она и сама себе перестала верить. Красное северное сияние, кто-нибудь о таком слышал? Ты вот слышал?

— Я нет.

— Но слушай дальше. Много-много лет спустя мы с мамой как-то были в Хюмлегордене поздним вечером. И увидели то же самое! Здесь иногда бывает северное сияние, очень редко, но случается. И в тот вечер оно было красного цвета! Мама позвонила бабушке, как только мы пришли домой. И бабушка заплакала! А многим позже я почитала и выяснила, что причина тут в редком метеорологическом феномене.

Я перегнулся через стол и поцеловал ее.

— Хочешь кофе?

Она кивнула, я пошел внутрь, в бар, и купил два кофе. Когда я принес их и поставил перед ней чашку, Линда подняла на меня глаза.

— Я вспомнила еще одну странную историю, — сказала она. — Может, она не такая уж и странная, но я тогда очень впечатлилась. Я была на острове в шхерах и пошла в лес. Одна. Вдруг надо мной, причем довольно близко, чуть выше деревьев, проплыл дирижабль. Чистая магия! Взялся ниоткуда, проплыл над лесом и пропал. Дирижабль!

— Меня всегда занимали дирижабли, — сказал я. — С самого детства. Они казались пределом фантазии. Мир дирижаблей! Для меня в нем заключалось нечто такое, но какое, хрен его знает. Вот ты как думаешь?

— Если я правильно поняла, то в детстве тебя интересовали водолазы, парусники, астронавты и дирижабли. Ты сказал однажды, что рисовал водолазов, астронавтов и парусники. И все?

— В основном да.

— О чем это может говорить? Тяга вырваться прочь? Водолазы — как глубоко человечество может погрузиться под воду. Космос — как высоко может забраться. Парусники — это про глубину истории. А дирижабли — про то, каким мир не стал.

— Думаю, ты права. Только это было не то чтобы главным и решающим, но ощущалось исподволь — да, если ты меня понимаешь. Когда ты маленький, мир тебя переполняет. И от него нельзя защититься. Да и необходимости такой нет. Во всяком случае, постоянной.

— А сейчас? — спросила она.

— Что сейчас?

— Тебя тянет прочь?

— Смеешься?! Этим летом впервые с моих шестнадцати лет меня прочь не тянет.

Мы вышли из кафе и пошли вниз в сторону Юргорденского моста.

— А ты знаешь, что сначала дирижаблями не умели управлять и пытались дрессировать соколов, а возможно, и ястребов, чтобы они держали в клюве длинные тросы и так летали?

— Нет, не знал, — сказал я. — Я знаю только, что люблю тебя.

В эти новые дни, иначе, чем раньше, наполненные ежедневными ритуалами, у меня все еще сохранялось мощное ощущение свободы. Мы вставали спозаранку, Линда уезжала учиться, я садился и весь день писал, если не шел в Фильмхюсет[50] пообедать с ней, вечером мы воссоединялись и были вместе, пока не ложились спать. В выходные мы ужинали где-то и шли по барам, в «Фолькоперу», наше любимое место, или «Гюльдапан», тоже наш фаворит, или в ресторан «Фолькхеммет», или в большой бар на Уденплан.

Все оставалось как было, и в то же время нет, потому что незаметно, так незаметно, что как будто ничего и не происходило, что-то в нашей жизни стало тускнеть. Жар, который гнал нас друг к другу и в мир, слабел. Порой могло прокрасться и раздражение; вот в субботу я проснулся и подумал, что хорошо бы прогуляться одному, покопаться в книгах у букиниста, сесть в кафе с газетой… Мы встали и пошли в ближайшее кафе, заказали завтрак, а именно — кашу, йогурт, тосты, яйца, сок и кофе, я читал газеты, Линда смотрела по сторонам или в стол и в конце концов спросила: тебе непременно надо сейчас читать газеты, мы не можем вместо этого поболтать? Конечно, ответил я и убрал газету, мы сидели, болтали, отлично провели время, крохотное неприятное чувство, едва заметная мечта побыть одному, спокойно почитать газеты и чтобы никто от меня ничего не хотел была размером с черную точку и быстро прошла. Но на каком-то следующем повороте уже не прошла, а перешла на другие события и ситуации. Если ты правда любишь меня, отставь требования, думал я, но вслух не говорил, пусть сама поймет.

Как-то вечером позвонил Ингве и спросил, не хочу ли я съездить с ним и Асбьёрном в Лондон, я сказал, да, конечно, прекрасный план. Распрощался с ним и увидел, что Линда смотрит на меня из другого конца комнаты.

— Это кто был?

— Да Ингве. Зовет меня с ними в Лондон.

— Надеюсь, ты не стал соглашаться?

— Стал. А не надо было?

— Но мы же сами собирались куда-нибудь поехать! Ты не должен ехать с ним, пока не съездишь со мной!

— Послушай, что ты такое говоришь? При чем тут ты?

Она уставилась в свою книгу. Глаза потемнели до черноты. Я не хотел, чтобы она сердилась. Но и подвесить ситуацию в неопределенности для меня было невозможно, я хотел внести ясность.

— Я не общался с Ингве уже не помню сколько. И не забывай, что здесь я никого не знаю, за исключением твоих друзей. Мои живут в другой стране.

— Ингве только что был здесь.

— Слушай, ну кончай.