неверно, потому что оно неверно лично для вас, а не в общем смысле. Оно может быть признаком либо патологии, либо преступления.

Вместо того, чтоб и дальше молчать, он решил не давать мне и слова ввернуть. Взял только небольшую передышку, чтоб податься вперед и сурово взглянуть на меня. Для драматического эффекта.

— В данном случае мы должны определить, является оно самостоятельным преступлением или патологическим — то есть преступлением против самого себя и только, — закончил он.

— Нет, — тут же возразил я, — я знаю, почему он это сделал.

Леонид Виссарионович промолчал. Не потому, что сказать ничего не мог, а, как я вскоре понял, снова для драматического эффекта: он промолчал и сказал тихим, твердым голосом:

— Тогда ты знаешь, что он сделал после этого.

И я посмотрел следователю в глаза.

— Конечно знаю.

Я вспомнил, как мы залили соседку. Как она пришла и трезвонила в дверь. Я открыл, выслушал ее и пошел к Лаврентию, а Лаврентий мне не сразу ответил.

Тогда я за него испугался.

Дело в том, что мне это кое-что напомнило.

***

Мы с Радой разошлись в конце сентября. Я хорошо помню тот день. Солнце светило по-осеннему холодно, небо отчаянно голубело за голыми ветками с ошметками листьев на них, а Лаврентий резал вены. Но я об этом еще не знал.

В те времена я был еще не нищим, просто бедным. Я не мог позволить себе отвести Раду в ресторан, но кофе в парке выпить мы могли. Она беспрекословно ходила пить со мной кофе в парке и даже виду не подавала, что что-то не так. Я ее за это обожал.

Она училась на менеджера и всегда одевалась в деловые костюмы с кошачьей шерстью на коленках. Кошачья шерсть, конечно, не шла в комплекте с брюками. Просто Рада очень любила брать на руки уличных кошек, а своих не держала.

Я ждал ее на скамейке у озера. Холодало в тот год стремительно и неотвратимо, так что мои руки покраснели, пока я сидел там, глядя на уток, которые, судя по всему, не мерзли.

Или, может, им было некуда идти.

Ее я увидел издалека: волосы вьются шапкой, походка виляет, на голове все ходит из стороны в сторону. В ее манере вести себя было что-то такое, как будто она говорила: а плевать мне, кто на меня смотрит, я вообще здесь находиться не хочу. Это я обожал.

Поэтому я увидел ее издалека и смотрел, как она на меня движется, размахивая волосами и бедрами. Прекрасное зрелище.

Я смотрел на нее и не мог нарадоваться тому, что она идет ко мне. А она подошла и сказала, что у нее есть другой.

Этого следовало ожидать. В конце концов, я появился у нее на месте Лаврентия, который об этом даже не подозревал. И все же я надулся. Она, надо отдать ей должное, не ушла сразу — села рядом, дала мне время.

Мы сидели молча. Ее волосы и бедра причиняли мне невыносимую боль, потому что после этой встречи понесли себя к кому-то другому. Я спросил:

— И как он тебя ко мне отпустил?

А она ответила:

— Мне не нужно спрашивать у него разрешения.

— То есть, он не знает?

На горизонте замаячила тень интрижки.

— Знает.

— Значит, он волнуется.

— Не волнуется!

— Тогда не любит! — подвел я итог жирной чертой, крайне довольный собой.

Она вздохнула.

— Вот в этом твоя проблема. И не только твоя — все мужики такие.

— А все бабы говорят, что все мужики такие.

— Но ведь так и есть! Все, кроме него.

— Ага, вот значит, как. Ага. Понятно. Ясно все. Спасибо, что разъяснила.

— Я не собираюсь перед тобой оправдываться!

— Этого я и не ждал, что ты. Такая милость — куда мне! Перед ним потом будешь оправдываться.

— Слушай, я пришла сюда, чтобы ты знал: я не имею к тебе претензий.

— О.

— И я не хочу причинять тебе боль.

— Значит, ты делаешь это против воли. Теперь я об этом знаю, хоть легче и не становится. Но все в порядке — по сравнению с той болью, которую ты мне причинила, когда ушла от меня, эта ничего не значит.

Она возмущенно разинула рот.

— Это ты меня бросил!

— Ничего подобного!

— Ты сделал все для того, чтобы я тебя возненавидела!

— Я просто слишком сильно тебя любил.

И она поняла. За это я её обожал: она всегда понимала. Понимала, молча делала выводы и находила тебе замену.

Она посмотрела мне в глаза. А потом тихо заговорила:

— Любовь, любовь, любовь — ты постоянно говоришь только о ней! То, что произошло между нами, не имеет никакого отношения к любви.

— А что же тогда между нами произошло?

— Секс.

И я засмеялся.

Потом я пошел домой и совсем о ней не думал. Я думал о чем угодно, но не о ней. О всякой чуши. О том, что скоро мне писать диплом, о том, что денег, которые присылают родители, мне критически не хватает и надо бы устроиться на работу. Думал о том, что вечером можно выпить пива, а на меня в это время дул холодный и чистый ветер.

Я зашел в квартиру и сходу наступил в лужу. Ботинки у меня тогда были хорошие, не промокали. Сейчас расклеились совсем. Но несмотря на то, что я не промочил ноги, выругаться в таком случае все равно надо обязательно. Потому что это чертовски неправильно, когда у тебя в квартире на полу вода.

Лужа выдалась добротная, на весь коридор. Ее исток находился где-то за дверью ванной, и чтоб понять, почему, не требовалось сильно напрягать мозг.

Конечно, я направился в ванную. Еще на подходе заметил, что вода мутноватая. С кирпичным оттенком, как после креветок.

Лаврентий лежал в воде одетый, в рубашке и брюках. Его распоротая рука сжимала сигарету. Он курил.

Я оглядел его, оглядел переполненную ванну с опущенным в нее душем, из которого, судя по всему, продолжала пребывать вода. Лаврентий смотрел на меня. Вода в ванной вся покраснела, только со стороны открытого душа вились светлые водовороты.

Я сказал:

— Вода, Лавр. Она заблудилась и ищет путь домой.

Лаврентию потребовалась пара минут, чтобы вернуться в реальность. Он похлопал на меня глазами, а я спокойно его подождал, стоя в своих отличных непромокаемых ботинках в луже воды и крови.

— А, так мне нужно, чтобы уровень не понижался, а сама вода сохраняла температуру и циркулировала. Другого способа помимо того, чтобы не выключать душ, я