днище и заводилась она по собственному желанию, но ведь был шанс, что она все-таки поедет! И она поехала.

Я отметил еще одну перемену в себе: мне становилось на все наплевать. Если Ярослав сказал, что нам нужно съездить на кладбище — что ж, мы с Бабаджаном едем на кладбище.

В дороге я понял, почему машина в таком ужасном состоянии. Бабаджан водил так, как Лаврентий рубил туши свиней: отчаянно. Если Лаврентий сражался на смерть с тушей, то Бабаджан, похоже, сражался с самой смертью или машиной: если со смертью, то, похоже, выигрывал, а если с машиной — наверно, выигрывала все же она, потому что невзирая на упорные попытки ее убить упорно продолжала работать и скакать по ямам, как резвая кобыла.

Когда мы приехали, Ярослав достал из багажника лопаты, и я заподозрил что-то неладное.

— Только не это, — запричитал я, — только не опять.

— Не опять, — согласился Ярослав, — а снова. Держи.

Он протянул мне лопату, а я опасливо смотрел на нее.

— Сначала скажи, что мы будем делать.

— Не волнуйся, ключи доставать нам не нужно, — успокоил меня Ярослав, но я не успокоился.

Я не успокоился и сглотнул.

— Мы ведь не сирень выкапывать будем, — вздохнул я, чувствуя себя маленьким мальчиком.

— С чего ты взял? — удивился Ярослав и, не дождавшись, пока я возьму лопату, бросил ее к моим ногам.

Конечно, я ее подобрал, но Ярослав уже не видел этого, так как повернулся ко мне спиной и бодро зашагал вглубь кладбища. Я пошел за ним, а Бабаджан даже не выходил из машины. Мы приближались к тому месту, где вели раскопки в прошлый раз, и меня обдало недобрыми воспоминаниями; закралось предчувствие.

Я так и не спросил у него, зачем мы здесь — вдруг он огреет меня лопатой по голове и закопает в свежей могиле?

— Вроде бы, пришли, — раздолбайски сказал Ярослав и остановился. Я остановился рядом с ним.

Мы стояли около участка, сплошь заваленного венками.

— Значит, мы снова будем расхищать могилы?

— Можно и так сказать, — кивнул Ярослав. — Если мясо от нас увозят, то мы поедем за ним.

— Так вдохновляет, — фыркнул я.

— Эта могила самая свежая. Выкопаем — все тело будет нашим.

Я глубоко вдохнул. Кончики пальцев похолодели.

— Как ты меня обрадовал! — выдохнул я, почувствовав себя так, будто кто-то ударил меня под дых.

Ярослав посмотрел на меня осуждающе.

— Если б ты думал о нашем деле, эта новость действительно бы тебя обрадовала!

Я не хотел с ним спорить.

— Ладно, чем раньше начнем — тем раньше закончим, — вздохнул я.

И мы принялись копать.

Когда мы раскидывали в стороны венки, я думал о том, что после они сослужат нам хорошую службу. Не будет видно неряшливо закинутую на место землю.

По правде говоря, я никогда не мог назвать свою физическую форму хорошей. Да что уж там, даже удовлетворительной не назвал бы. И я, черт возьми, регулярно раскапывал могилы, а это, скажу я вам, задача не из легких! Я думал, что, если после такого труда не обрасту рельефными мышцами, как еж иголками, то буду разочарован.

Но я так и не оброс. Сейчас, после всего, я такой же тощий, каким был тогда.

И почему мы всегда делали это ночью? Ах, да, чтобы избежать внимания. Но рыть землю в темноте все равно неудобно. Особенно если делаешь это несколько часов кряду. А когда ты уже стоишь в могиле, сложно понять, куда ты вообще копаешь: вверх, вниз, влево или вправо. Кругом темнота, и ты просто выбрасываешь комья земли — куда? А куда придется. Пару раз мы бросали землю друг на друга и отбивались отборными ругательствами. Ох и приятно же было мне материть Ярослава! Мы не сразу поняли, что копаем уже не землю. Только когда Ярославу в лицо прилетел цветок из тех, что остались в гробу. Гвоздика.

Я посветил фонарем нам под ноги. Доски от сломавшейся крышки гроба, как в прошлый раз. Через землю местами виднелся черный костюм, в котором похоронили покойника.

Тогда мы опустились на колени и начали разгребать землю голыми руками — сколько работали, но так и не научились делать это в перчатках — и у нас в ладонях закопошились белые юркие черви.

Запах стоял ужасный. Прежде он был законсервирован черным костюмом, но стоило нарушить герметичность и вонь распространилась на всю округу. Не просто вонь тухлого мяса. Мерзкий, тошнотворный трупный запах. Запах смерти.

Зажав рот рукавом, я посветил фонарем в сторону креста, который мы прислонили к соседней ограде. Мои глаза слезились, но я смог разглядеть дату.

«Твою мать!» — попытался крикнуть я, но из-за рукава получилось только что-то промычать.

Ярослав перепутал могилы. Эту закопали неделю назад.

Он ужаса меня затрясло. Позже я часто задавался вопросом, почему я так испугался. Ведь нет разницы, какую могилу ты раскапываешь. Будь ей хоть сто лет. Раскапывать могилы нельзя вне зависимости от того, сколько в них лежат трупы. Но раньше меня это не ужасало, а как влез в могилу недельной давности, так чуть не поседел!

Со временем я признался себе в том, насколько постыден мой тогдашний ужас. Я испугался трупной вони, копошащихся червей и присутствия разложения. Как какой-то ребенок. Я испугался того, чем становятся все люди после смерти, я испугался самой смерти. Столько времени имел дело с мертвецами — и на те.

Но в тот момент я вдруг начал чувствовать. Этот ужас стал моим первым чувством, казалось, за целую жизнь, хотя я и не смог оценить значимость момента.

Мы с Ярославом в панике принялись карабкаться вверх, прочь от зловонного трупа у нас под ногами, но из-за резких и хаотичных движений земля осыпалась. Мы падали вниз. Наши попытки увенчались падением: мы оба упали на дно могилы, прямиком в логово разворошенных червей.

В тот момент я поражался, что меня до сих пор не вырвало, а Ярослава трясло.

Под моей спиной вились черви. Я лежал на руке покойного и чувствовал кость. От отвращения у меня дрожали губы, но после этого я смог выбраться без проблем. Я уже никуда не торопился и спокойно вылез на поверхность. Могила вдруг оказалась не такой уж и глубокой, а вылезать из нее — проще простого.

Потому что после того, как я полежал в опарышах верхом на полуразложившемся трупе, я уже ничего не боялся.

Когда выкарабкался Ярослав, я ждал от него извинений. Забыл о том, какая он бессовестная скотина — впрочем, об этом Ярослав мне