Стемнело. Я не мог встать, чтобы включить в палате свет: для этого пришлось бы выпустить ее руку. Поэтому продолжал сидеть рядом и говорить с ней практически в темноте. На кровать Брэнды падал свет от уличного фонаря, и этого нам было достаточно.

В десять зашел Стивенс, попытался включить свет, но я выгнал его. Видимо, он передал Кэмпбеллу, что я не в себе, потому что тесть перестал к нам заглядывать. Милый, добрый мистер Кэмпбелл! Он уступил мне последние часы, проведенные с Брэндой, и это был самый ценный его подарок.

А я говорил и говорил, хотя голоса почти уже не было и горло дико болело. Но я и не думал сдаваться. Поэтому начал петь, я пел все подряд: от колыбельных до патриотических песен. Только Брэнда уже не смеялась, я слышал лишь ее прерывистое, свистящее дыхание, но слышал же! Значит, все в порядке, значит, я все делаю верно, значит, мы переживем этот день — назло этой проклятой лейкемии, назло доктору Стивенсу!

В свете уличного фонаря я видел, что Брэнда лежит с широко открытыми глазами и даже пытается улыбаться, а большего мне и не надо было.

— Йо-хо-хо! И бутылка рома! — хрипло орал я пиратскую песню. — Эй, Брэн! Ты любишь истории про пиратов? Я расскажу тебе!

Она не отвечала.

— Ничего, ты лежи, Брэн, не разговаривай! Набирайся сил: впереди у нас еще Новый год, мы должны его встретить, да?

Мне показалось, что она едва заметно кивнула.

— Умница! — радостно заорал я. — Так держать, Брэн! Кстати, чуть не забыл: я ведь еще не вручил тебе рождественский подарок! Брэн, но сейчас я никак не могу за ним сбегать: он лежит под елкой, внизу. Хочешь, скажу, что это? Это очень миленький кулон, а внутри — ты и я, правда, здорово, Брэн? Тебе очень понравится, я знаю!

Она не отвечала мне. Я сжал ее руку, лихорадочно ища пульс. Пульса не было. Я никак не мог нащупать его. Мелькнула глупая мысль, что не могу его найти, потому что в палате темно.

— Сейчас, Брэн! Закрой-ка глаза, а то будет неприятно: я включаю лампу.

Метнулся к выключателю, выпустив на мгновение ее руку. Вспыхнул яркий свет, я зажмурился. Бросился обратно, к кровати. Взял ее за руку, не решаясь взглянуть ей в лицо.

— Я люблю тебя, Брэн… — сказал я каркающим голосом. И впервые не услышал в ответ наше привычное: «А я тебя больше…» Поднял голову, посмотрел на нее. Увидел любимое лицо, умиротворенное, с закрытыми глазами, шелковый платок на голове.

— Брэн… — позвал я. Она не отвечала. Пульса по-прежнему не было. И я вдруг ясно осознал, что его не будет. Хватит сжимать ее тонкую ручку, ей, наверное, больно. Я встал, отодрал все капельницы, вырвал все трубки, взял ее безжизненное худенькое тело на руки, укрыл одеялом и вместе с ней сел на кровать. Открылась дверь палаты, вошел Стивенс, за ним — Кэррол.

— Мистер Дин…

— Пошли вон, оба! — рявкнул я своим сорванным голосом, не выпуская Брэнду из рук.

— Ричард, позвольте мне… — это Стивенс подошел поближе.

— Только троньте ее! Клянусь Богом, доктор, я вас ударю!

— Он не в себе, — негромко сказал Кэррол. — Я вызову санитаров…

— Попробуйте, — усмехнулся я, — увидите, что тогда будет!

— Сынок… — это Кэмпбелл.

— Сэр, уйдите, ладно? Дайте мне еще немного времени, пожалуйста!

— Сынок, посмотри на меня!

Я поднял голову и сквозь пелену увидел лицо тестя. Белое как стена.

— Что вам всем от нас надо? — зарычал я, крепко прижимая к себе Брэнду.

— Сынок… Ричард… — мой тесть плакал. — Она умерла, сынок! Неужели ты не видишь? Все кончено…

— Ничего подобного, — возразил ему я. — Вы все ошибаетесь. Надо лишь пережить этот проклятый день.

Кэмпбелл зарыдал во весь голос. Это удивило меня, и я расслабился, так как вдруг ощутил резкую боль в области левого плеча и понял, но поздно, что ко мне подкрался Стивенс со шприцем в руке. «Что это он вколол?» — успел подумать я, и свет погас.

Я очнулся в номере резиденции. Было тихо. За окном ярко светило солнце. Я медленно встал с кровати. Оделся. Вышел в коридор. В голове было пусто. Ни одной мысли. Как-то странно даже. Я спустился вниз, в ресторан, к рождественской елке. Горы цветных коробок уже не было: видимо, вчера утром все друг друга поздравили. Только две яркие коробочки одиноко лежали рядом: моя и Кэмпбелла. Я сел на пол, зубами разорвал упаковку своего подарка. На ладонь мне выпал золотой кулон. Я открыл его. Прямо на меня смотрели смеющиеся глаза Брэнды. Я долго изучал нашу фотографию, смотрел на радостные лица, не узнавая своего. Провел пальцем по личику Брэнды, поцеловал его. Потом прижал кулон к груди, закрыл глаза и замер так, сидя под елкой.

Я слышал краем уха, как рядом ходили официанты, какие-то люди предлагали мне помощь, спрашивали, что случилось? Не открывая глаз, я качал головой в знак того, чтобы меня оставили в покое.

— Счастливого Рождества, сэр! — осторожно сказал мне кто-то.

— У меня умерла жена, — ответил я, не открывая глаз.

— Сочувствую вашему горю, — произнес невидимый голос.

— Понимаете, она умерла этой ночью, только что, и я не успел подарить ей подарок…

— Может, вам лучше встать, сэр? Могу я чем-либо помочь?

Я открыл глаза. Увидел полное сочувствия лицо незнакомой пожилой леди.

— Нет, благодарю вас. Я справлюсь.

Встал на ноги, поднял вторую подарочную коробку и, сжимая в руке кулон, пошел разыскивать тестя. Я шел и смотрел в окна, за которыми вновь падал снег, красиво кружась белыми хлопьями. Шел и думал о том, что Брэнда, видимо, не захотела, чтобы Новый год, который наступит вот уже через несколько дней, начинался бы для меня с ее похорон. Поэтому и ушла этой ночью. Ай да Брэнда! Просто молодчина: взяла и осталась здесь, в 1984-м, вместе с Тимом…

Перед реанимационным отделением, в просторном светлом холле я увидел своего тестя. Он сидел на мягком диване, безучастно глядя прямо перед собой. Сгорбленный, постаревший. Я молча подошел к нему и лег рядом, положив голову ему на колени. Почувствовал, как он по-отечески стал гладить меня по волосам, и вот тут внутри у меня что-то сломалось. Так мы и сидели. Долго-долго. Он плакал, я тоже. И никто не мешал нам.

— КОНЕЦ РУКОПИСИ РИЧАРДА ДИНА —

В 1987 году на Европейском конкурсе профессионалов и цветоводов-любителей, проходящем в Цветочном парке, расположенном в Париже, в Венсенском лесу, новый сорт чайной розы, выращенный в оранжереях Ричарда Мэттью Дина, занял первое место. Это был необычный цветок, поражающий своей изысканной, но вместе с тем какой-то трагичной красотой: бархатные лепестки темно-бордового, почти черного, цвета, длинная ножка, мягкие шипы. Ричард Дин дал ему имя в память о своем погибшем друге: «Тим Райан Грант». После ошеломительного успеха на конкурсе заказы на «Тима Райана Гранта» посыпались Ричарду Дину со всей Европы. В 1988 году он заработал свой первый миллион, сдержав данное им и его другом много лет назад слово стать королями цветочного бизнеса.