голос, чтобы не просвечивал меня всего насквозь, – и просили с тобой поговорить.

– Они что?

Ты бегаешь взглядом по моему лицу, как по глади воды, ожидая, когда ныряльщик наконец покажется на поверхности.

– У тебя хорошие друзья, но бестактные.

Соображаешь недолго. А когда доходит, вздыхаешь и резко задираешь голову, рисуя полосы отчаяния на потолке.

– Черт, Итан, прости меня, – и смотришь на меня лишь мельком, а потом подпираешь коленями локти и закрываешь лицо ладонями, чтобы разгладить мышцы и покачать головой, что-то невнятно бормоча. – Я ничего им не рассказывал, правда, просто был не в настроении и… я… мне и в голову не пришло, что они могут… – видно, ты ищешь слово, обрываешь мысли, снова качаешь головой, удивленный и не ожидавший, – черт. Прости, пожалуйста…

Да за что? Что ты такого сделал? Я здесь не для порицания, я здесь, потому что

«япотебескучаюяктебехочуядурак»

– Почему ты не появлялся в университете всю неделю?

– Я… – зачем-то отводишь взгляд и бегло осматриваешь комнату. Потом себя: понимаешь, что без рубашки, шаришь в изножье кровати, – у меня нет настроения.

– Это как-то связано со мной?

Ты находишь футболку и не смотришь на меня:

– Напрямую.

– Твои друзья просили отказать тебе помягче.

– Отказать мне помягче? – просовываешь руки в застиранную серую ткань.

А я просто киваю:

– Не знаю, каким образом, но я готов попытаться.

– Я не хочу, – ты застываешь, и выражение лица меняется так резко и поспешно, что на какой-то краткий миг я теряюсь, – чтобы ты пытался.

Под цепями слишком решительного взгляда хочется солгать. Приврать. Не выдавать, но что я могу поделать с этой упрямой невоспитанной радостью, которую я не способен контролировать? Которая просто переливается из какого-то сосуда внутри меня, вызывая щекотку от груди до живота.

– Чоннэ. – Внешне, хочется верить, я невозмутим. – Не нужно ничего говорить. Не усложняй мне задачу, я тебя очень прошу.

Было бы слишком просто, замолкни ты и смирись. Куда проще, чем сейчас, когда нетерпеливо сдвигаешься на самый край постели:

– Итан, д…

– Пожалуйста, – я обдумал все свои реплики, пока сидел на подоконнике этажом выше. А вот к этим – твоим – у меня никакого плана! Остановись!

– Я буду тем, кем захочешь. Только позволь остаться рядом.

И взгляд такой… просящий, такой несправедливый! Ты весь такой. Такой сонный, такой нежный, такой лохматый. На левой щеке отпечатки сна, а волосы – абсолютный взрыв неидеальных прядей, потерявших свои неестественные пружины, наверное, еще вчера. Ты такой… настоящий, человеческий, из плоти и крови, а мне – патологическому фантазеру – не хватает выдержки, здравого смысла, всего-всего, и потому, глядя в твои глаза, кажется, совершенно точно кажется, будто в них космическая чернота, та самая, что над головой в самом крупном планетарии.

Я бы мог представить, что вся твоя кожа посыпана звездной пылью: всего одно прикосновение – и на моих пальцах замерцают гранулы серебра. Пока я в тебя смотрю, то кажусь себе еще безумнее, чем есть, но именно в этот миг, посреди небесно-химической реакции, это не вызывает во мне ни капли стыда.

– Ты знаешь, что во время войны в Ираке американские саперы обезвреживали самодельные взрывные устройства?

Наверное, это нормально: уметь находиться в нескольких местах одновременно. Невесомости космоса, букете красок общежития в Бостоне и бело-серых камнях одного из государств на Ближнем Востоке. Говорят, что все мы на самом деле в десятках мест одновременно, если учитывать, из чего созданы наши тела и что из себя представляют души.

– Они были запрятаны повсюду, и это была чертовски сложная задача – все сделать идеально, не подорвавшись. – Ты ловишь мои слова щеками, уголками губ, ресницами, всем. Это невероятно приятно и слишком остро режет где-то в районе желудка. – Может, ты опытен до высших чинов, но все равно не знаешь никогда, как все пройдет: получится, не получится. – А я уже начал и не могу закончить. Мысли и образы в моей голове всегда приходят без приглашения, но для каждого готово место. – Так вот со мной точно так же, Чоннэ. – Моя суть как Ближний Восток: – Все люди – моя опасная зона, полная зарытой взрывчатки.

Ты все смотришь и смотришь, а после голова опускается и взгляд куда-то к моим ногам.

– Я понимаю, что ты боишься, – негромко, деликатно, легкой инъекцией. – Но мы можем… – и опять этот взгляд. Несправедливый, – можем побыть друзьями. Столько, сколько нужно, чтобы ты понял, что я никуда не денусь.

Это компромисс или глупость? Какая разница.

– Друзья – это оранжевый код.

Крепкая дружба – иногда из тысячи один человек. Ищи, живи. Будет девятьсот девяносто девять попыток. А у меня не будет. У меня восемьдесят восемь шагов и двадцать три года – я достаточно вырос, чтобы в следующий раз в состоянии аффекта завершить самоубийство.

Говорю же, упрямец, беги от меня и не топчись лишний раз на этом негостеприимном минном поле.

– Я понимаю, что те…

– Не понимаешь, – я возражаю даже мотанием головы. Одним. Резким. Безотлагательным.

Ты смотришь уже без мольбы и вдруг дышишь гораздо тяжелее. Я слышу тебя громче сквозняка, громче далеких отзвуков чьих-то шин, голосов и шагов.

– А ты меня разве понимаешь?

Спрашиваешь, а лицо снова прячется за обликом каменного фасада горы Рашмор.

– Что?

– Ты. Меня понимаешь?

Нет, но я хочу.

– Объясни.

– Объяснить что? – И выпрямляешься, слегка задирая голову. На какой-то миг смотришь на меня сверху вниз из-под пушистых кистей ресниц. – Что я всю жизнь считал себя во всех смыслах охуенным, а тебя увидел тогда на кухне у Дугласа – и все как будто наизнанку? Как впервые в жизни побоялся подойти. Впервые струсил, опасаясь, что не понравлюсь, что ты натурал или что уже занят кем-то. – Пытаюсь приклеиться к стулу плечом и не сжимать пальцы до белизны. – Я могу объяснить, как узнал, что у нас переплетаются курсы и куча смежных пар, и решил дать себе время. Думал, ты присмотришься ко мне, услышишь, заметишь, привыкнешь. – Ты жмешь плечами, ты такой вдруг отчаянно грустный, отстраненно обиженный, что сбиваешь с толку. – А потом стало понятно, насколько ты это ты, и я начал жутко загоняться. Не знал, как подступиться, считал, что не дотягиваю, не подхожу, не смогу тебя заинтересовать. – Ты отводишь взгляд. Скребешь им по полу с кислой недоулыбкой на губах и снова горбишься, склоняешься, падая локтями на колени. – Ты сбил до нуля всю мою самооценку. Все сто процентов, с которыми я жил до того дня, как тебя увидел. – Когда ты вздыхаешь, я смотрю, а пальцы пульсируют, хотят дотянуться до черного беспорядка волос, до этой макушки и плеч,