коленях, и ждал, пока наберется вода. Я смотрел в одну точку и думал. О тебе, конечно. О том, понимаешь ли ты, что я такое.

Осознаешь ли, что влюбился в лгуна, который умеет раздваиваться, думает, что родился эльфом, и хочет сажать свою сперму за домом, надеясь, что из нее что-нибудь вырастет.

Когда мне пришло все это в голову, я подумал, что сумасшедший тут совсем не я. А потом упал на спину, чтобы вода выплеснулась за борт, заставляя собак возмущенно фыркать, и тоже смеялся. Потому что сперма была общей.

В воскресенье Кори включила мелодраму в гостиной, и я присоединился, пока обедал.

– Ты смотрел.

Я не понял.

– Ты не отвел взгляд, когда они целовались.

Я не отвел взгляд, когда персонажи целовались. Это тоже впервые. В смысле раньше я пытался не отводить, и это несложно. Все не настолько плохо. Я не выверну желудок наружу, если задержу взгляд, но это не значит, что внутри все будет спокойно. Это как с пауками. Кто-то не может даже смотреть, как они быстро-быстро пробегают рядом. Внутри рождается это необъяснимое чувство, после которого передергивает. У меня то же самое с большей частью экранных поцелуев.

Особенно когда я знаю, что передо мной тот самый уже точно принудительный его вид. Поцелуй, за который заплатят деньги. Не хуже, чем поцелуй, от которого встанет у взрослого дядьки, названного твоим отцом, но это все равно явление, от которого передергивает.

– О чем ты думал в этот момент?

Очевидно, что о тебе. Ну, скажи, что очевидно. Не заметил, что смотрю, потому что и не видел толком. Я рисовал твой облик одному из актеров и представлял, как ты кого-то целуешь. Неважно кого.

Важно, что во мне это все равно отдалось фантомной тошнотой. Я не дурак и знаю, что причина не в том, что меня воротит от поцелуев. В этот раз у нее совсем другие корни. Я окончательно сдурел. Достиг этапа, когда стало поздно. Отталкивай не отталкивай, все равно придется как-то жить с тем, что мне страшно и тошно до щекотки в животе даже представить, что ты будешь целовать кого-то другого. И потому, конечно, разум, навсегда запомнивший, что такое принуждение, подбрасывает очевидные идеи:

терпи, предлагает, дай себя целовать, и, может быть, если он сможет целовать тебя, ему не захочется целовать кого-то другого.

Глупости. Но не предложить – прослыть равнодушным. Наверное, никому не хочется, чтобы собственный разум махнул на него рукой и объявил пропащим.

В понедельник ты снова не появился в университете. Я пропустил последнюю пару, чтобы посидеть на подоконнике пятого этажа, разглядывая студентов через окно. Тебя я не увидел, но и не стану лгать, будто мне не полегчало от того, что между нами условно было-то всего пару метров. Пока сидел, понял, насколько я облажался.

Когда мне было семь, я понятия не имел, что любить – это вот так. До костей. До состояния, когда легче дышится просто в радиусе пары метров и не дышится толком, когда метры с целой вереницей нулей.

Во вторник утром Марк ушел очень рано, и я целый час рисовал тебя на потолке. Потом мне стало за это стыдно, и я пошел в душ. Конечно, вода меня не спасла. Вместо того чтобы затопить голову, она вызвала неожиданное желание представить, как ты подходишь со спины и касаешься меня обнаженной кожей. Мало что сравнимо с моим воображением, потому, конечно, я, как дурак, трусливо шагнул вперед, обхватив себя руками. Как будто ты действительно был позади и я старался увеличить между нами расстояние.

Я спросил себя, почему сделал этот шаг вперед. Чего боюсь, если это ты. С кем я по привычке тебя сравниваю? Конечно, с вымышленными антагонистами из своих повседневных сценариев и изображений. С монстрами, разумеется. Ни одним из которых ты не являешься.

Я вернулся назад, попав под душ, и проиграл те же самые сценарии и изображения еще раз. Так, как делаю в приступах персекуторного бреда. Вода шипела, грела и застилала взгляд. Я наконец осмелился позаимствовать твой облик. Вписал его в привычный ход ненавистных мне актов принуждения.

Вода шипела, грела и застилала взгляд. Я распахнул глаза. Я замер в потоке карающего водопада капель. А потом чуть в нем не захлебнулся. Моргал и моргал, перематывая сцены снова и снова. Чтобы убедиться, чтобы позволить осознанию обжечь острым лезвием новизны.

Вода шипела, грела и застилала взгляд. А я не чувствовал. Не воду. А ту долю омерзения и тошноты, какую непременно обычно ощущаю. Я сел на пол. Я прижался спиной к стене и попробовал тебя заменить на кого-то другого. Любое лицо, любое тело. Как обычно. Все сразу же возвращалось обратно. Другие сеяли прежний страх и мерзость. Другие рубили и побуждали насильно. А тебя… а ты… к тебе я…

Я что-то шептал, и буквы топились, захлебывались, срывались в водосток, оставляя меня в запотевших хлипких стенках душевой кабины. Сначала крошечная радость. А после страшно. Очень-очень. Куда легче держаться подальше, пока тянется только душа. И почти невозможно, когда она заодно с телом.

В среду ты появился на занятиях, а значит, я смог наконец тебя видеть. И я видел. Я смотрел. И понимал, что не отвожу взгляда в течение долгих минут, фантомно ощущая твой запах. Я смотрел так долго, что все-все понял. Ощутил. Осознал, что тестирую себя, как будто подсознательно жду, что все равно тебе сдамся. А раз сдамся, должен хоть что-то тебе подарить. Иметь возможность вручить не только душу. А если вспомнить, что она и так твоя, выходит, я пришел бы ни с чем, правильно?

Ты не подходишь. Пишешь сообщения, я оставляю их без ответа. Ты не ходишь за мной ночами, но сидишь на первом этаже на подоконнике. Ждешь, когда вернусь.

Не могу заснуть, пока ты снаружи.

А я не могу нормально дышать, пока ты внутри. И чем дальше открываю глаза утром и закрываю их ночью, тем яснее становится эта болезненная заметка, прибитая отныне прямо в центральной точке моего аванпоста:

как бы далеко я ни пытался убежать,

эту войну мне не выиграть.

Но я делаю вид, что побеждаю. Даже в четверг, когда нахожу те две песни, которые ты оставил напоследок в середине марта, пока мы ехали в автобусе в сопровождении твоих саундтреков.

Даже когда… в пятницу вечером… снимаю футболку и лежу на спине в полной темноте, водя пальцами по груди и животу, представляя, что это твоя ладонь. Проверяю, что буду при этом чувствовать. Даже