Деревня наша тоже изменилась. Старых домов в три или четыре окна по фасаду, с резными наличниками, с окошком на чердаке почти не осталось. Теперь главенствовали особняки, один помпезнее другого. Они торчали из-за внушительных заборов как бородавки, на которые вдруг пошла мода. От моды можно ждать чего угодно, даже искусственного выращивания бородавок с последующим их украшательством.

Я показывала дорогу. Мы остановились около пустого участка. В окружении барских домов он смотрелся как выбитый зуб в челюсти миллионера.

– Здесь! – сказала я.

И несколько минут набиралась смелости, чтобы выйти.

На этом месте раньше была наша дача. Простой деревенский дом-пятистенок с русской печью. Папа пристроил к нему открытую веранду, на которой стоял большой стол, за ним мы обедали, играли в игры. В жару восседали в креслах, сооруженных из старых стульев, покрытых чехлами, связанными мамой из лоскутков, на которые пошла старая одежда. С наружной стороны перил были цветочные ящики, мама выращивала в них цветы, каждый год разные. Мы спрашивали друг друга: «Это случилось в год настурций или гераней?» У нас был сад, в котором главенствовала старая раскидистая яблоня, знатоки говорили, что ее давно надо спилить. Но яблоня упорно плодоносила, точно старуха, которая доказывает, что она не бесполезный член семьи. Яблоки были невкусными, только на компот годились. Даньке разрешалось забираться на яблоню, а когда ему исполнилось десять лет, дедушка построил ему домик на этом дереве. Наш участок тут же превратился в центр детских игр. Постоянно кто-то влетал на участок, мчался в сад, взлетал по лестнице в «штаб». Я запретила ночные «тревоги», когда однажды напугалась, глядя в окно. На участок приземляются мелкие святящиеся НЛО, и все куда-то ползут. Это были дети с фонариками.

Мама и папа очень любили дачу. В отличие от многих людей, для которых пенсия – роковое вычеркивание из активной жизни, для моих родителей выход на заслуженный отдых стал новым и радостным, приятным жизненным этапом. Они отлично выглядели – крепкие, загорелые, подтянутые и с нескончаемыми планами по благоустройству дома и участка. В голодное время начала девяностых дача обеспечивала нас продуктами. Именно тогда я сделала поразительное открытие. Сельская работа намного производительнее выходит не у потомственных крестьян, а у людей образованных. Наш сосед, доктор физических наук, вывел уникальный сорт невымерзающего винограда, с двух соток картофеля ученый собирал урожай как колхозники с половины поля. Мама обменивалась саженцами невероятной красоты кустов, вроде метельчатой гортензии, с преподавательницей консерватории. У моих родителей была интеллигентная компания таких же, как они, энтузиастов по выращиванию помидорных деревьев в теплице и кустистого двухметрового укропа на грядках.

Данька вырос на даче. Она была единственным местом, где я занималась каким-то физическим трудом. По причине криворукости и якобы неспособности отличить полезное растение от сорняков меня выгнали с грядок и определили в кухарки. Я научилась готовить в русской печи, и мою стряпню хвалили. В современной мультиварке каши, омлеты, запеканки, тушеное мясо получается отдаленно похоже на блюдо из печи, но только отдаленно.

Когда мы ехали по деревне, я не увидела домов приятелей моих родителей. На их месте – дворцы в миниатюре. Только сейчас сообразила: земля здесь, недалеко от города, с хорошими дорогами, рядом с Москвой-рекой сто́ит как золотые прииски. Даньке наверняка много раз предлагали продать участок, и это решило бы проблему с деньгами на квартиру. Сын ни разу не заикался о такой возможности.

Через два или три года после гибели моих родителей, после настойчивых звонков новых соседей, эстетическое чувство которых страдало от вида кошмарного запустения, Данька выкорчевал деревья, вывез мусор, перепахал и сровнял землю. Теперь два раза в сезон нанимает рабочих, которые косят траву.

Я стояла и смотрела на место, где мы когда-то были очень счастливы. Траву еще не косили, участок представляет собой луг прямоугольной формы. Я отмечала знакомые растения. Когда-то мы с Данькой выискивали их названия в определителе. Папа знал почти все травы и цветы, но считал для нас полезным самостоятельно докапываться до истины. Я в детстве часто слышала в ответ на какой-нибудь вопрос: «Посмотри в энциклопедии, загляни в справочник, почитай в книге». И Даньке сии упражнения достались.

Белый донник, чертополох, цикорий, тысячелистник, ромашка, пижма, золотарник, мятлик… А вот гость из прошлого, единственный культурный ветеран среди диких аборигенов. Фалярис, или осока пестролистная – трава в бело-зеленую полосочку. Фалярис мама посадила вдоль дорожек, и он повел себя захватнически. Почему-то выкопанные с комом земли корни, подаренные соседям, не приживались. Фалярис хотел жить только у нас. Я его понимаю.

– Здесь была наша дача, – сказала я Жене. – Она сгорела. Мама и папа погибли. Все любят своих родителей и всем тяжело их терять. Но мои… Это была часть меня. Я состояла из сына Даньки и мамы с папой. И когда выжгло бо́льшую часть меня, я повела себя очень эгоистично. Впала в кататонический ступор, лежала, не шевелясь, на диване в позе эмбриона. Ничего не видела, не слышала – не жила, спряталась в черную коробку. Врачи хотели отвезти меня в психиатрическую лечебницу, сын не согласился. Похоронами занимался Даня и мои друзья Витя Самохин и Лена Афанасьева. Я не была ни в крематории, ни на кладбище, меня не смогли расшевелить. Я отсутствовала, но, очнувшись, почему-то знала, что пожарные говорили, будто мама и папа погибли не от огня, они задохнулись. Как будто смерть от удушья легче сожжения. Знала, что хоронили их в закрытых гробах, и они были как головешки. Пожар начал, а печь крематория превратила их в пепел. Это было их завещание – крематорий. Наверное, не хотели, чтобы я тратила силы на уход за могилками. Их урны стоят в одной ячейке колумбария. Кладбищенские люди было подумали, что Данька экономит. А он не хотел, чтобы бабушка с дедушкой разлучались даже после смерти, даже их прах. Меня вылечил сын. Сидел рядом и говорил, день за днем. Постепенно я начала его слышать. Данька говорил, что все проблемы: ссоры, разводы, потеря работы, имущества, конфликты с начальством – ерунда, можно пережить и решить. Существует только один безвыходный тупик – смерть. Но бабушка обязательно бы сказала даже в этой ситуации, что у нас все будет хорошо. И она, и дедушка не хотели бы, чтобы я превращалась в зомби. У нас все будет хорошо, мама! Он приносил еду и специально чавкал у меня перед носом, чтобы я соблазнилась запахами пищи. Насильно вливал в меня воду. Рассказывал о своих институтских делах, о приятелях, даже о девушках размышлял вслух, чего раньше не случалось. Он меня провоцировал, успокаивал, плакал и умолял вернуться. Это было пятнадцать лет назад. С тех пор я здесь не появлялась. Спасибо, что привезли меня сюда! Теперь я окончательно выползла из черной коробки.

– Пятнадцать лет назад вам было…

– Мне было сорок четыре года, а сыну двадцать один год. Пойдемте! В лес заглядывать не имеет смысла, грибов нет.

– Как вы это определили?

– По сельским торговкам, мы проезжали мимо. У них только огурцы и зелень. Были бы грибы, торговали бы грибами. Дальше по улице спуск к реке, к пляжу. Раньше так было. Не знаю, возможно, ново-поместные дворяне захватили и берег. Попробуем проехать.