Когда я вернулся в Питер, Альбина еще не прилетела, и я ждал этой встречи с замиранием сердца. Оно до боли сжималось от страха и ожидания. Будто что-то желанное, но жуткое приближается, и напряжение не отпускало совсем. Я засыпал и просыпался с тяжелым ощущением надвигающейся катастрофы.

Первым, к кому я примчался за советом, был Семен. Он слушал меня, раскрыв рот, и сильно докучал выспрашиванием подробностей, от которых то с восторженным возгласом вскакивал, то восхищенно матерился, а то лохматил голову и ходил туда-сюда по кухне. И это его взбудораженное настроение настолько не вписывалось в то состояние, в котором находился я, что вскоре я пожалел, что рассказал ему, и уже не надеялся на адекватный совет.

– Ну, во-первых, – выдал он, когда я закончил, – ты везучий мерзавец и красавчик!

– Да пошел ты, – раздосадованный, я встал и хотел уйти, но он меня силком усадил обратно.

– Ну прости, понимаю, тебе не до того, но как же я тебе завидую!

На секунду этот его детский восторг вызвал у меня самодовольную ухмылку, но тут же она растворилась в накатившей, как цунами, вине.

– А во-вторых: Альбине не говори. Как она узнает? Только от тебя.

– Я не смогу ей врать! – возмутился я.

– А надо смочь. Правильно сказала твоя Элиза, ты же не убил, не украл, не мучал котиков. Вы там кайфанули, зачем человеку, которому будет больно, знать об этом? Понимаю, ты был бы серийным извращенцем и собирался покрыть всех одноклассниц и одноклассников. Тогда ради ее же блага ей стоило бы держаться от тебя подальше. Но ты-то от любви своей не отказался. Больше так не будешь. Не будешь же?

– Нет, блт!

– Тогда что ей даст эта информация? Зачем она ей? Ну ошибся, все мы люди из костей и мяса. В своих чувствах ты уверен, больше ошибку свою не повторишь. Проехали, забыли.

– Да как мне жить-то с этим? Ты хоть понимаешь, как это стремно?

– А вот это уже твоя печаль, бро. Сам накосячил, сам и мучайся, а ее от этого береги. А то вывалишь такой ей на голову: Аля, мне стремно. – Он изобразил интонацию бегемота с насморком. – Облегчился. Поздравляю! Как ей теперь жить? Хороший вопрос! Рот на замок и живи как жил. А зато дождешься свою спящую красавицу и покажешь класс. Ты-то теперь мачо-дофигачо.

Рациональное зерно в его рассуждениях, пожалуй, было. От себя мне никуда не деться, сожру себя изнутри, но ее-то зачем втягивать? Или самому без компании в аду гореть скучно?

Я задавал себе вопрос: хотел бы я знать такое о ней? Но стоило подумать об этом и жить не хотелось. Сердце проваливалось куда-то в душное пекло и начинало равномерно прожариваться на огне ревности и безнадежного горя: ничего было бы не изменить, и я всю жизнь буду знать, что не первый. Не смогу разлюбить, теперь это ясно, и никогда больше не почувствую вот этого уверенного спокойствия и ясности, которая навсегда поселилась в моей душе, стоило мне однажды ее увидеть.

И чем дольше я об этом думал, тем яснее понимал: этого не должно было бы произойти вообще или я никогда не должен был бы узнать. Точка. Иначе конец, гибель души и вечные страдания. Поэтому когда через четыре дня после начала учебного года моя любовь вернулась из своего травмоопасного путешествия, я был уверен в том, что буду молчалив как каменное надгробие над местом, где я похоронил свой страшный грех.

Об Элизе я почти не вспоминал, а когда подворачивался повод, гнал от себя эти мысли и насильно переключал их на что-то полезное. Лишь много лет спустя я разрешил себе вспоминать ее без горького привкуса и принял всю свою биографию без самоистязания за ошибки. Ощутил благодарность, понял, какую огромную роль она сыграла в моей жизни, осознал, насколько важно мне было узнать о себе все то, что рассказала она.

Но до этого момента было еще далеко. И совести мне хватило лишь на то, чтобы не винить Элизу в случившемся, убегая от ответственности, как безмозглый пацан. Только я знал, что мое сердце занято. Только я решал, идти ли мне в тот парк с конфетами в кармане. Только на мне была ответственность поехать к ней домой и, убежав, вернуться. Но, черт побери, как бы я хотел не вернуться в тот день! Заблудиться, не найти и не подняться по той лестнице.

В аэропорт я приехал лично. Хотел, чтобы мы с отцом встретили ее на машине и забрали. Но оказалось, что машину отец продал, а позже я узнал, что вырученные деньги он инвестировал в меня… в мою поездку в Барселону. Примерно тогда же я начал подозревать, что родители любили меня значительно больше, чем я в то время мог догадываться. Сейчас уже стыдно за то, как я мог думать иначе?

И я поехал на метро. Ехал и трясся. В голове застряло, что она поймет, что что-то со мной не так, с первого взгляда. Проникнет в мысли и моментально разоблачит, думать об этом было настолько страшно, что я пошел на крайние меры. Дебильный героизм, все, как я люблю.

Вышел из подземки на парке Победы и увидел сидящих рядком бабулек с пышными букетами из огорода на продажу. В карманах, как водится, было пусто. Обычно лето я тратил на то, что впрягался в любую работу, чтобы купить себе крутую шмотку или игрушку, ну и подарок для Альбины. Но в Барселоне я не только не заработал, а потратил все до копейки и теперь даже на проезд был вынужден просить у родителей. А на цветы для собственной девушки у отца не попросишь. Все, что я мог услышать в ответ – это: «Тот, кто не способен заработать на цветы для девушки, не должен дарить цветов или иметь девушку. Выбирай». И обычно я решал заработать. Но не за полчаса же до посадки!

Я осмотрелся и решительным шагом направился к цветочной клумбе в парке Победы. По случаю сентябрьских будней на аллеях кроме мамаш с колясками, собаками и малолетних детей почти никого не было, и я, наглый как таракан, прямо через газон напрямик двинул к разноцветной клумбе. По-хозяйски выбрал сорт фиалок, петунии меня не устроили, и принялся варварски обдирать край насаждения.

– Эй! Ты что делаешь, бесстыжий?! – услышал я сердитый окрик и прижал уши как шкодливый кот.

Поднял голову и обнаружил, что в мою сторону на таран движется детская коляска, которой управляет возмущенная гражданка преклонных лет. Рядом на поводке вертелась некрупная псина и захлебывалась лаем. Внимательно следя за маневрами противника, я дорвал букет, как все тот же кот, который героически дерет диван как в последний раз, пока ты бежишь к нему с тапком наперевес. И вскочил в момент, когда между мной и боевой машиной оставалось два метра.

– Извините! – крикнул я, сверкая пятками. – Я возложу к памятнику героям!

– Взять его, Буся! – рявкнула гражданка, понимая, что самой меня не догнать и не оторваться сумкой вдоль хребтины, и спустила Бусю с поводка.

Не знаю, какой была Бусина порода, не силен, но собачонка размером чуть больше Альбининого кота играючи догнала меня и на полном ходу впилась зубами в край штанины. Она вцепилась, зарычала, уперлась всеми четырьмя лапами и начала яростно драть джинсы, мотая головой из стороны в сторону.