утратили не только желание идти в солдаты, но и растеряли свое мужское начало… превратившись в изнеженных лежебок», – бывший военачальник основал движение бойскаутов. В официальном руководстве скаутинг ставил перед собой задачу прививать молодому поколению такие ценности, как мужество, упорство и лидерство, посредством приключенческих историй, навыков оказания первой помощи, уроков по имперской географии, равно как практических советов и инструкций зулусов, возведенных в ранг ритуалов. После рассказа о лягушках шел раздел о религии, в котором Баден-Пауэлл заявлял следующее: «Мальчику можно и должно прививать религию, но только не как нечто безликое, таинственное и мрачное – он с готовностью примет ее, если ему продемонстрировать ее героическую сторону».

«Мускулистое христианство» представляло собой дух того времени; впервые этот термин появился в лондонских газетах в 1857 году, том самом, когда всех имперских чиновников в Индии до основания потрясло массовое восстание. Чтобы удержать мир, готовый в любую минуту от них ускользнуть, надо было по новой обрести чувство неуязвимости. К середине XIX века понятия рыцарства и мужской чести, тесно связанные с аристократией и дворянской кровью, уступили место более агрессивным и атлетичным идеалам мужественности. Они выступали в защиту сильного и здорового тела как стальной оболочки, содержащей в себе непоколебимую христианскую мораль, но при этом способной отразить любую агрессию. Свою эстетику они позаимствовали у высеченных в камне древнегреческих юношей-богов вроде Антиноя, давным-давно взмывшего на Олимп. Даже Святая Троица и та приобрела мужскую накачанность (2): в 1868 году хирург Томас Инман обратил внимание на тот факт, что мужских половых органов, в отличие от женских, явно три.

Идя вразрез с религиозным скептицизмом и сомнениями, эта новая мужественность укрепляла убежденность в собственной вере, а также в праве повелевать и править миром. Христос больше не подставлял вторую щеку. В своей знаменитой лекции «Герой как божество» шотландский философ Томас Карлейль задавался таким вопросом: «Почитание героя, удивление, исходящее из самого сердца и повергающее человека ниц (3), горячая покорность перед идеально-благородным, богоподобным человеком – не к этому ли сводится зерно самого христианства?» По своей сути мускулистое христианство было протестантским, бросая вызов католической мариолатрии, то есть «культу поклонения Деве Марии». В какой-то момент, когда стали все громче звучать призывы наделить женщин избирательным правом, мужское стало определять себя в качестве противоположности всему «женственному», слабому и пассивному, оттачивая воображаемые границы между полами до состояния лезвия бритвы. При этом напрочь игнорируя поговорку, призывающую никогда не держать нож острием вверх, потому как на него может наступить Бог или ангел.

В первое издание «Разведчика» Баден-Пауэлл включил пьесу для исполнения мальчиками, героем которой выступал прославленный бригадный генерал Джон Николсон, этот образец христианской мужественности. Рассказы о колонизаторах-англичанах, умерших от бактерий, лихорадки или жары, разлагавшихся, но требовавших вина и сигар, блекли на фоне легенд об этом грозном ирландском протестантском герое. «Это был человек, отлитый в исполинской форме (4), наделенный широченной грудью, крепкими членами и пылким, чуть резковатым, властным лицом, одним словом, чертами суровой красоты», – говорил о нем некий капитан инфантерии. Впоследствии сослуживцы, а потом и биографы в первую очередь отмечали его могучую внешность. Как справедливо замечает исследователь Джордж Мосс, к середине XIX века «в процесс формирования мужского тела был включен мессианский элемент (5), чтобы потом никогда уже до конца его не покидать». Если женский организм предназначался единственно для воспроизводства рода, то мужской был призван служить более возвышенным и благородным целям. «Николсон, шести футов и двух дюймов роста, подчинял одним своим присутствием» (6), – вспоминал один солдат. Другой при этом настаивал на несколько иной цифре – шесть футов и четыре дюйма. У него было «бледное лицо, на котором никогда не мелькала даже тень улыбки» и густая борода. Обладая «сильными руками» и «холодной головой», выражаясь языком одного агиографа, Николсон выглядел самим воплощением «расы правителей» (7). Будучи символом мускулистого христианства и британского характера, этот человек олицетворял собой современное понятие мужественности, возникшее наряду с новым национальным самосознанием. Это была та самая мужественность, которую можно было принять за божественное начало (8), если довести до полного совершенства.

В постановке Бадена-Пауэлла счастливчика, которому выпадало играть Николсона, окружали «восторженные» индийские солдаты, в знак уважения снимавшие в его присутствии обувь. Но один из них, мятежный вождь по имени Мехтаб Сингх, отказывался это делать. Игравшему его скауту полагалось иметь темное лицо – «не черное, но темно-красное» (9), а также «большой тюрбан, подпоясанный кушаком цветастый халат, белые носки и черные туфли». С учетом того, что британцы воплощали собой мужское начало, сценка демонстрировала, что те, кого они колонизовали, были изнеженными, инфантильными вырожденцами, явно недотягивавшими до «настоящих мужчин». В наказание Николсон приказывает выпороть Сингха, и в описании этой сцены мучительное унижение индийца, когда тот снимает обувь, смакуется в мельчайших подробностях. «Британец, пусть один среди тысячи таких, как ты, заставит себя уважать, – гневно обрушивается на него играющий Николсона мальчик, – даже если это повлечет его смерть. Именно так мы держим в узде мир». Через несколько страниц в тексте приводится диаграмма, содержащая ряд изображений белых, мускулистых, отделенных от тела ног в сандалиях и носках, показывающих многообещающему бойскауту строение икроножных мышц.

Религия как концепция, в центре которой зияет дыра, может сформироваться вокруг чего угодно, даже вокруг раздражительного, сварливого и критикуемого многими бригадного генерала (10). Родившись в 1821 году в Дублине в евангелистской протестантской семье, свою военную карьеру молодой майор Джон Николсон начал в рядах британской армии, совершившей в 1839 году вторжение в Афганистан, впоследствии признанное катастрофическим, и несколько месяцев просидел в кабульской тюрьме. Выйдя из нее, он отправился на поиски младшего брата, отправившегося воевать вместе с ним в звании кадета, и нашел его труп в Хайберском проходе – того подвергли самым страшным пыткам, кастрировали и изрубили на куски. Многие из тех, кто знал Николсона, слышали, как он говорил, что никогда не сможет избавиться от ненависти ко всему субконтиненту. Что совершенно не помешало ему остаться там, принять участие во Второй англо-сикхской войне, возвыситься до ранга заместителя комиссара Пешавара, а потом и Равалпинди в штате Пенджаб. По мнению Лайонела Троттера, одного из самых первых его биографов, подданные из числа сикхов встретили Николсона в качестве своего нового правителя с распростертыми объятиями, «уже научившись видеть контраст между мучительной тиранией сикхов и сильной, но при этом справедливой и беспристрастной властью английских сагибов [15]». За проявленную на войне храбрость Николсона осыпали почестями, включая и ту, которую, как отмечал другой его биограф, «была не в состоянии оказать даже британская корона»: «в качестве уникальной награды враги возвели его