– Да вот, приехал за вами…

– Как за нами? – не поняла Таня.

– За вами, – улыбнулся Растокин.

Таня зарделась вся, худое, бледное лицо покрылось красными пятнами.

– Что ты, что ты, Валентин, разве это возможно?! – протестующе замахала она руками.

– А почему?

– Я замужняя, и у меня есть дети…

– У тебя нет мужа, у меня нет жены, вот и будем вместе. И дети с нами.

– Нет, нет, Валентин, это невозможно. Ты еще молодой, у тебя своя семья будет…

Он подошел к ней, присел рядом, обнял за плечи. Таня отстранилась.

– Могут войти дети…

Растокин пересел на табуретку.

– Извини, Таня, может, я поспешил, у тебя есть свои планы…

Таня вздохнула, опустила голову. И только теперь Растокин заметил, как она изменилась за эти три года. Плечи ее опустились, из-под кофты выпирали ключицы, под глазами залегли морщины.

«Нелегка у тебя жизнь… Нет, без тебя я отсюда не уеду».

– Планов у меня нет, Валентин… Да и какие тут планы? – Она закашлялась, прикрыла платком рот. – У меня в легком пуля осталась… Без тебя уже ранило, когда в отряде медсестрой работала. Думала и не встану… Детей жалко… Ради них и живу… Кашель замучил…

Растокин был потрясен.

И жалость к ней, и преклонение перед ее мужеством перемешались, растрогали, укрепили его решимость увезти их с собой.

– Послушай, Таня, разве одна ты поставишь детей на ноги? Нам вдвоем будет легче…

– Не надо об этом, Валентин. Как-нибудь проживем… Не одной мне выпала такая доля. Без мужиков половина села осталась. Выдюжили… Я не хочу быть тебе обузой. Ни тебе, ни другому… Если бы я была здоровой, тогда другой разговор. А так – нет…

– Ты не права, Таня. Совершенно не права! И я тебя тут не оставлю! – с обидой проговорил Растокин.

Прибежали дети. Старший подрос, вытянулся, на худых плечах свободно болталась ситцевая рубашонка. Короткие штаны на коленях были в заплатах. Девочка, похожая на мать и лицом, и глазами, замерла у порога, с любопытством уставилась на чужого человека.

Растокин встал, улыбчиво и мягко сказал:

– А я вас знаю. Тебя зовут Толей, а тебя Леной. Правильно?

– Правильно! – тряхнула косичками Лена.

– И я вас знаю, – отозвался Толя. – Вы были у нас при фашистах.

– Точно. Молодец, помнишь.

Лена побежала к матери, прижалась к ней, спросила:

– А вы к нам в гости?

Растокин заколебался, соображая, как лучше ответить на такой, казалось, простой детский вопрос, потом сказал:

– В гости, в гости…

Открыв чемодан, он достал и раздал ребятам игрушки, выложил на стол продукты: хлеб, консервы, сахар, конфеты. Ребятишки восторженно глядели на стол, заваленный продуктами, на доброго военного дяденьку, на неподвижно сидящую на койке грустную мать, и ничего не понимали.

Растокин нарезал хлеба, наделал бутербродов с маслом и колбасой, открыл коробку конфет, подмигнул ребятам, и они, сразу осмелев, подошли к столу.

– Кушайте, а мы с мамой приготовим обед.

Ребята в один миг съели бутерброды, насыпали в карманы конфет, убежали на улицу.

Растокин зажег керосинку, поставил кастрюлю с водой.

– Таня, а как отец?

– Да ничего, крепкий еще. Все лесником.

– И живет там?

– Там. Звала к себе, не хочет. Без леса, говорит, я и дня не проживу.

– Надо обязательно повидать его.

– Сходим… – она запнулась на этом слове, будто оно уже соединяло их, предрешало их судьбу.

Пока Растокин возился на кухне, Таня убрала со стола продукты, помыла посуду.

– Таня, а если сделать операцию, извлечь пулю?

– Нельзя, Валентин. Врачи не советуют. Пуля рядом с аортой…

– Давай все-таки съездим в город, посоветуемся с врачами, – настаивал он.

– Я уже была…

– Съездим еще раз.

Он готов был сделать для нее все, что угодно.

«Таня, Таня… Смелая, добрая, милая… Жить бы тебе да жить, согревая людей теплом своего сердца…»

Растокин только что окончил танковое училище, получил офицерское звание и приехал сюда в отпуск, чтобы увезти с собой Таню и ее детей на Урал, к новому месту службы.

За обедом они шутили, смеялись, выслушивая забавные рассказы Лены и Толи о деревенских ребятах, об играх и увлечениях, а потом все вместе пошли к деду.

На крыльце у соседки собрались женщины. Перешептываясь, завистливо смотрели им вслед.

В ту послевоенную пору в русских городах и селах заметно поубавилось мужиков, и оставшиеся вдовы, украдкой вытирая слезы, завидовали тем, в дом которых возвращался мужчина.

Мост через лощину остался тот же, только стал более ветхим и еле держался на прогнивших сваях. Заглянув с моста вниз, Растокин увидел в траве деревянный, покосившийся сруб колодца.

– Здесь мы тогда сидели в засаде, – показал он.

Таня тоже остановилась, глянула вниз и, вспомнив тот вечер, отвернулась, провела ладонью по лицу, словно хотела смахнуть с него страшное воспоминание.

Пройдя мост, они спустились к речке, через которую был сделан узкий настил из старых досок, поднялись на той стороне по тропке в гору и пошли вдоль густо разросшегося ельника.

Осматривая местность, Растокин искал глазами болото, куда он дополз тогда, неся на себе Карпунина.

Таня догадывалась, о чем он думал, и не отвлекала разговорами.

Дети бегали по полю, играли, смеялись, довольные тем, что их никто не останавливал.

– Мы нашли вас там, – указала Таня на видневшийся справа кустарник.

Свернув с тропки, они минут через пять подошли к кустам, постояли у холмика, где похоронили они тогда Карпунина.

По телу Растокина пробежал мороз.

«Лежать бы мне вместе с Карпуниным, если бы не Таня. Поговорю в райкоме, пусть останки Карпунина перенесут отсюда в общую братскую могилу, и в сельсовете предупредить надо… Таня говорила, в селе вроде планируют сооружать обелиск».

Дальше шли молча.

Дети убежали вперед, давно были у деда, а Растокин и Таня, захваченные воспоминаниями, не спеша шли по тропинке, словно боялись, что тропинка вот-вот оборвется и вместе с ней оборвется что-то близкое, родное и дорогое для них обоих.

– А помнишь нашу землянку в лесу? – повернулась к нему Таня.

Лицо ее на воздухе посвежело, в глазах появились прежняя нежность и живость.