— Почти закончили, — пробормотала синьора и велела принести инструмент для прижигания.

Роберто жутко, по-волчьи завыл, а потом совершенно затих.

— Ирма, он потерял сознание? — спросила она, не подымая глаз от работы.

— Да.

— Хорошо. Теперь пусть кто-нибудь другой держит ему голову, а вы помойте руки и идите сюда. Смотрите, зашить надо вот так.

Она спокойно объяснила мне, как подрезать болтающееся сухожилие, куда наложить шов, насколько широкие делать стежки.

— Вы поняли?

Я кивнула и про себя вознесла молитву. Господи, помоги мне. Вдохнула пару раз поглубже и проколола кожу. Режь, шей, работай.

— Хорошо, — одобрила синьра, посмотрев, как я справляюсь. — И как можно быстрее, прошу вас, пока он не очнулся. — Она отошла к костлявой пьянице. — Ирма, когда закончите, я вам покажу, как перевязать культю.

Было уже за полночь, когда мы осмотрели последнего пациента. Пьяница, оклемавшаяся настолько, что сумела сообщить нам свое имя — Гарриет, медленно передвигалась по комнате, помогая Энрико навести порядок. Двум простуженным итальянцам — Сальваторе, продавцу льда, и его приятелю — синьора велела проводить меня до пансиона:

— Прямо до дверей. В целости и сохранности!

Что они честно исполнили в ту пятницу, а затем в следующую. И так всю весну, и все лето — либо они, либо другие провожатые, немцы, словаки, греки, поляки и финны всегда доводили меня из клиники до пансиона.

То чикагское лето связано в моей памяти с бесконечной спешкой, раскаленными улицами и мокрым от пота нижним бельем, противно липнущим к телу. Ветерок с озера Мичиган, обычно приятно освежавший, превратился в жаркое влажное дыхание огромного, разморенного жарой зверя. Воздух, придавленный к земле низким белым небом, стал тягучим и вязким. Медленно переступая, тяжеловозы с трудом волокли свою ношу. Бока в мыле, головы опущены, хвосты поникли: они развозили по городу бочки с водой, бочонки пива и огромные блоки льда. Дожди приносили только хлюпающую грязь и никакого облегчения.

— А мы, несмотря ни на что, должны быть бодрыми и свежими, — настаивала мадам Элен.

Так что дважды в неделю я грела на кухне воду и перестирывала свои вещи, а потом вешала их просохнуть на заднем дворе. А на другой вечер гладила, разводя в топке огонь, чтобы утюг был горячим. Пот катился с меня градом, но я упорно утюжила хрустящие складки на легких ситцевых платьях. Богатые дамы в ателье не желали ничего знать про изнывающие от жары городские толпы, уличную пыль и удушающие запахи в переполненном трамвае или на иммигрантском рынке, где я покупала лечебные травы и коренья. И уж точно — про духоту в тесных жилищах тех, кто приходил за помощью в клинику синьоры Д'Анжело.

— В нашу клинику, Ирма, — стала поправлять меня синьора. — И, пожалуйста, зовите меня София. Я почти ничего вам не плачу, так давайте по крайней мере общаться, как положено друзьям.

Я была не только ее другом, но и тенью, повсюду следовала за ней, нагруженная книгами и бинтами, торопливо взлетала по узким лестницам в дома, где ждали нас измученные, несчастные люди.

— Папа кашлял кровью всю ночь. Он не может работать, поэтому мы теперь голодаем.

— Мой мальчик весь дрожит. Что с ним?

— Тетка говорит какую-то полную чепуху. Меня это пугает.

— В соседнем доме польский мальчонка упал с лестницы, у него теперь нога вот так вывернута.

— У мамы кровь течет оттуда. Пожалуйста, пойдем скорее!

Я старалась во всем походить на Софию, не отворачиваться от вони, грязи и непотребства, которое мы часто встречали в бедняцких домах. Я видела, как ее забота вызвала улыбку на губах умирающего, как она утешала юную мать, держа ее руку в своих ладонях: «Постарайтесь, чтобы ему было не страшно. Успокаивайте его. Больше, к сожалению, ему помочь нечем». Порой сильные взрослые мужчины в слезах искали у нее утешения, а дети всегда с готовностью поверяли ей свои страхи.

Когда при преждевременных родах умерли крошечные двойняшки, я помогла обмыть сморщенные синие тела и сделать все, что положено по обряду той веры, которой принадлежала семья, но едва мы вышли на улицу, в отчаянии опустилась на ступеньки.

— Я не могу, София. Я просто больше не могу видеть все время столько детских смертей.

— Вы же ухаживали за овцами, — напомнила она мне. — Видели, как они умирают.

Да, всю мою жизнь с ними что-то случалось: то ягненок родится мертвый, то волки задерут овцу. Я помогала лечить их от многих болячек — змеиных укусов, бешенства, провислой спины, язв, рахита и разных паразитов. Но в семье пастуха невозможно горевать о каждом ягненке. Это было не от черствости, и уж тем более я не питала к ним ненависти, как Карло, но и себя я никогда не видела в их темных блестящих глазах. Я не была готова к тому, что обезумевшая от горя мать схватит меня за руки и будет умолять: «Помогите мне! Сделайте так, чтобы он снова был здоров!»

Конечно, случались и радостные вещи, и «чудесные» исцеления. Однажды двое мужчин принесли своего товарища, задыхающегося, красного, раздирающего ногтями грудь.

— Насос… колотит, — с трудом выдохнул он.

София разжала ему зубы и сунула в рот маленькую таблетку. Я была поражена, когда на наших глазах кулаки его разжались, дыхание стало ровным и он медленно встал на ноги.

— Прошло! — прошептал он, испуганно озираясь, точно боль притаилась где-то в углу комнаты.

Он хотел было поцеловать ей руки, но София быстро отступила и вернулась за стол, чтобы выписать ему рецепт.

— Я просто дала вам наперстянку, а точнее, таблетку дигиталиса. Она помогает при стенокардии. Ну, при грудной жабе, понятно? Вылечить ваше сердце я не могу, но при таких приступах она помогает. Витторио продаст вам упаковку.

Он кивнул, взял рецепт, однако, по-прежнему смотрел на Софию так, словно она умеет изгонять демонов.

В другой раз молодые родители, ирландцы, привели на прием сына, который вдруг превратился из послушного, жизнерадостного ребенка в замкнутого мрачного чужака. София осмотрела мальчика, дала ему сложить деревянную головоломку, угостила хлебом и покидала с ним мячик.

— Толковый парень, — негромко заметила она, — аппетит хороший, рефлексы тоже.

Она заглянула ему в уши и попросила меня подойти.

— Ирма, что вы видите?

— Сера.

— Хм. Позовите двух мужчин, да посильнее, чтобы держать Рори, — и добавила по-итальянски: — если есть возможность, не просите помогать родителей. Они никогда не держат ребенка достаточно крепко.

В итоге трое взрослых с трудом уложили извивающегося пятилетку на стол и удерживали его, пока София с помощью крошечных щипчиков и моей швейной иглы извлекала из каждого уха по сушеной горошине.